Колин Маккалоу - Бита за Рим (Венец из трав)

Вот уже два года он жил надеждой, порожденной известиями о том, что Рим вступил в войну со своими италийскими союзниками. Инстинкт подсказывал ему, что настал благоприятный момент, который нельзя упускать. И Митридат написал своему зятю Тиграну письмо с призывом быть наготове. Когда же выяснилось, что Тигран — его верный союзник в любых начинаниях, Митридат решил сделать все, чтобы осложнить для Рима его войну с Италией. Он отправил послов к италикам — Квинту Поппедию Силону и Гаю Папию Мутилу в их новую столицу Италику и предложил денег, оружие, корабли, даже солдат. Но, к его удивлению, послы возвратились ни с чем. Силон и Мутил с гневом и презрением отвергли помощь Понта.

— Передайте царю Митридату, что спор Италии с Римом — не его дело. Италия не станет помогать чужеземным царям плести козни против Рима, — был их ответ.

Словно улитка, которую укололи прутом, царь Митридат замкнулся в своей раковине. Он написал Тиграну новое письмо — с просьбой запастись терпением, ибо нужный момент еще не настал. Впрочем, он уже не был уверен, что такой момент вообще когда-либо настанет: Италия весьма нуждалась в военной и прочей помощи, дабы отвоевать свою независимость, и тем не менее позволила себе больно укусить руку, щедро предлагавшую самое необходимое.

Митридат был в смятении. Он никак не мог принять какое-либо определенное решение и твердо следовать ему. То ему казалось, что пришло время объявить войну Риму, то его одолевали сомнения. Его раздирали противоречивые чувства, но он вынужден был держать их при себе. У Митридата Понтийского не было преданных советников. Он не доверял никому, даже своему зятю Тиграну, который сам был великим царем. Придворные терялись в догадках, что же предпримет их повелитель: объявит он войну или нет?

Потерпев неудачу с италиками, Митридат обратил свой взор на Македонию. У этой римской провинции была на севере обширная граница с варварскими племенами. Если там что-то начнется, то Риму придется потратить немало сил и средств на укрощение неприятеля. Митридат послал туда своих людей с наказом орошать семена давней ненависти к Риму среди бессов, скордисков и других народов Мезии и Фракии. Это привело к тому, что Македония испытала такой натиск варварских племен, которого не помнила уже многие годы. Обуреваемые желанием крушить и разрушать, скордиски добрались до религиозного центра Додоны. К счастью, римским наместником в Македонии был достойнейший и неподкупный Гай Сентий. Вместе с легатом Квинтом Бруттием Суррой он являл собой надежный оплот великого Рима.

Когда выяснилось, что Сентий и Бруттий Сурра не намерены обращаться к Риму за помощью, Митридат попытался устроить смуту в самой Македонии. Вскоре после того, как царь принял такое решение, в Македонии появился некто Эвфен, провозгласивший себя прямым потомком Александра Великого, на которого был на удивление похож, и заявил о своем желании взойти на престол. Жители таких культурных центров, как Фессалоники и Пелла, сразу распознали в Эвфене самозванца, но у простого народа в провинции он вызвал горячее сочувствие. К несчастью для Митридата, Эвфен оказался лишен боевого духа. Он так и не сумел сплотить вокруг себя приверженцев и организовать войско. Сентий и Бруттий Сурра погасили разгоравшийся пожар собственными силами и не потребовали от Рима ни денег, ни солдат, на что очень рассчитывал Митридат.

Уже два года шла война Рима и его италийских союзников, но Митридату никак не удавалось осуществить свои замыслы. Он пребывал в постоянных душевных терзаниях и ни с кем не мог поделиться своими сомнениями.

Внезапно царь утратил свою неподвижность, и все придворные вздрогнули как по команде.

— Что еще тебе удалось узнать во время второго, весьма долгого пребывания в Пергаме? — спросил он Пелопида.

— Я узнал, что Гай Кассий привел свой легион в состояние боевой готовности, а кроме того, по его распоряжению проходят подготовку два легиона ополченцев, о всемогущий. — Пелопид облизал пересохшие губы и продолжал, давая понять, что хоть его миссия и не увенчалась успехом, он по-прежнему беззаветно предан царю: — Теперь у меня во дворце наместника в Пергаме есть свой человек, великий царь. Перед моим отъездом он сказал, что, по его мнению, Гай Кассий и Маний Аквилий задумали вторгнуться в пределы Понта весной, вместе с Никомедом из Вифинии и Пилеменом из Пафлагонии. Вполне возможно, с ними будет наместник Киликии Квинт Оппий, который посетил Пергам и вел переговоры с Гаем Кассием.

— Ну а как относится к этому плану Сенат и народ Рима? — осведомился Митридат.

— Если верить дворцовым слухам, о великий, то официального одобрения пока не получено.

— От Мания Аквилия этого вполне можно ожидать. Если яблоко от яблони действительно недалеко падает, то он такой же корыстолюбец, как его отец. Он жаждет золота. Моего золота! — Полные красные губы Митридата растянулись в презрительной улыбке, обнажив крупные желтые зубы. — И похоже, что наместник римской провинции Азия жаждет того же. И наместник Киликии — тоже. Триумвират золотоискателей.

— Кажется, Квинт Оппий не корыстолюбив, о великий, — заметил Пелопид. — Они всячески уверяли его, что все это — лишь ответная мера против нашего вторжения в Каппадокию. Насколько я могу понять, Квинт Оппий из тех, кого в Риме называют человеком чести.

Царь впал в молчание. Его глаза устремились в пространство, губы беззвучно задвигались, словно у рыбы. «Одно дело нападать, другое — защищаться, — размышлял он. — Они пытаются прижать меня к стене. Хотят, чтобы я бросил оружие и позволил этим так называемым правителям мира безнаказанно грабить мою страну. Страну, которая дала мне убежище, когда я был бездомным мальчишкой, страну, которую я люблю больше жизни. Страну, которую я хочу видеть правительницей всего мира».

— Они этого не сделают! — громко и с нажимом произнес он.

Приближенные подняли головы, но царь снова замолчал, лишь его губы продолжали беззвучно двигаться.

«Час настал, — думал Митридат. — Мои люди знают новости из Пергама, и теперь они вынесут приговор. Не римлянам, но мне! Если я буду покорно сносить рассуждения этих алчных римских посланников, что они сами — это и Сенат, и народ Рима и потому имеют право вторгаться в мои владения, тогда мои подданные начнут презирать меня. Они перестанут меня бояться. А мои родственники сочтут, что Понту требуется другой царь. У меня много взрослых сыновей, матерям которых хочется власти. Кроме того, не следует забывать о моих двоюродных братьях царской крови — Пелопиде, Архелае, Неоптолеме, Леониппе. Если я, поджав хвост, спрячусь в свою конуру, как нашкодивший щенок, — чего и ждут от меня римляне, — то мне не быть царем Понта. Мне не быть в живых! Стало быть, настало время мне воевать с Римом. Я этого не хотел, да и они тоже. Войну затеяли три корыстолюбца-посланника. Итак, решено. Я объявлю Риму войну».