Колин Маккалоу - Бита за Рим (Венец из трав)

Марий снова ухмыльнулся и расставил свои ноги так, словно собирался исполнить какой-то танец.

— Когда я стал консулом в седьмой раз — кто еще в Риме был семь раз консулом? — мне было приятно позволить Сексту Луцилию полагать, будто мне ничего не известно. Он был таким дураком, что целых пять дней оставался в Риме, чувствуя себя в безопасности. Но этим утром, перед рассветом, когда он еще лежал в постели, я послал своих ликторов арестовать его. По обвинению в измене. Он пытался убить Гая Мария!

Никакой суд не был короче, ни одно голосование не было бесцеремоннее — без обсуждения, без свидетелей, без необходимых процедур. «Бардаи» в стенах комиций объявили Секста Луцилия виновным в измене, а затем вынесли ему приговор: сбросить с Тарпейской скалы.

— Бургунд, я возлагаю на тебя задачу привести приговор в исполнение, — сказал Марий.

— Я сделаю это с удовольствием, Гай Марий, — прогремел Бургунд.

После этого все собрание переместилось туда, откуда можно было хорошо видеть место казни. Сам Марий, однако, остался на трибуне вместе с Попилием Ленатом, поскольку высота трибуны позволяла иметь великолепный обзор. Секст Луцилий, который ничего не сказал в свою защиту, доблестно пошел на смерть, сохраняя при этом презрительное выражение лица. Когда Бургунд, издалека сверкая своими золочеными доспехами, подвел Луцилия к краю Тарпейской скалы, тот не стал ждать, пока его поднимут и бросят вниз, а сам прыгнул — столь стремительно, что чуть было не увлек Бургунда за собой, запутав его в собственных цепях.

Дерзкая независимость Луцилия и риск, которому подвергся Бургунд, ужасно рассердили Мария. Он покраснел, зашипел и, брызгая слюной, стал изливать свой гнев на перепуганного Попилия Лената. Слабый проблеск разума, который еще теплился в его мозгу, был окончательно подавлен кровоизлиянием. Гай Марий, как подкошенный, упал на пол трибуны, ликторы столпились над ним, а Попилий Ленат неистово звал носильщиков. Мертвые головы старых соперников и врагов окружали неподвижное тело Мария, зловеще скаля зубы.

Цинна, Карбон, Марк Гратидиан, Магий и Вергилий выбежали из Сената и растолкали ликторов, которые все еще суетились вокруг того, кто некогда был Гаем Марием.

— Он еще дышит, — сказал его приемный племянник Гратидиан.

— Плохо, — отозвался Карбон сквозь зубы.

— Отнесите его домой, — приказал Цинна.

К тому времени рабы из охраны Мария, узнав о его новой болезни, столпились у подножия трибуны, рыдая и завывая. Цинна повернулся к собственному главному ликтору:

— Пошли кого-нибудь на Марсово поле и вызови ко мне сюда Квинта Сертория. Срочно. Можешь рассказать ему, что случилось.

Пока ликторы Мария несли его на носилках в сопровождении завывающей толпы «бардаев», Цинна, Карбон, Марк Гратидиан, Магий, Вергилий и Попилий Ленат сошли с трибуны и у ее подножия стали ждать Квинта Сертория. Они сидели на верхнем ярусе комиций, пытаясь прийти в себя после случившегося.

— Я не верю, что он еще жив! — воскликнул Цинна.

— А я думаю, что он поднимется и опять придет сюда, если только кто-нибудь не воткнет добрый римский меч ему под ребро, — заявил Вергилий, хмурясь.

— Что ты собираешься делать, Луций Корнелий? — спросил приемный племянник Мария.

— Пока не знаю, — хмуро и задумчиво произнес Цинна, — вот почему я и послал за Квинтом Серторием. Я ценю его советы.

Серторий явился через час.

— Это лучшее из того, что могло произойти, — сказал он, обращаясь ко всем, но особенно к Марку Гратидиану. — Не подозревай в этом никакого предательства, Марк Марий. Ты его приемный родственник, и в твоих жилах течет меньше крови Мариев, чем даже в моих. Но хотя моя мать была из рода Мариев, я могу сказать без страха или чувства вины: изгнание лишило его рассудка. Он уже не был тем Гаем Марием, которого мы все знали.

— Что нам следует делать. Квинт Серторий? — спросил Цинна.

— О чем ты? — изумился тот. — Ведь ты — консул, Луций Цинна! Это ты должен отдавать приказания, а не я.

Густо покраснев, Цинна махнул рукой.

— В своих обязанностях консула, Квинт Серторий, я не сомневаюсь. — Он щелкнул пальцами. — Я спрашиваю тебя сейчас о том, как нам лучше избавиться от «бардаев».

— А, теперь понимаю, — медленно произнес Серторий. Он все еще носил повязку на левом глазу, но рана уже подсохла, и потому Серторий не ощущал особого неудобства.

— Пока «бардаев» не разогнали, Рим все еще принадлежит Марию, — продолжал Цинна, — и обстоятельства складываются так, что я очень сомневаюсь в том, что они захотят уйти. Они уже вошли во вкус, терроризируя великий город. С какой стати они остановятся?

— Тогда их надо остановить силой, — заявил Серторий, злобно улыбаясь, — я сам с ними покончу.

— Прекрасно! — произнес Карбон, выглядевший чрезвычайно довольным. — Я приведу тех людей, что остались по другую сторону реки.

— Нет, нет! — ужаснувшись, вскричал Цинна. — Еще одна битва на улицах Рима? Мы не должны этого допускать!

— Я знаю, что делать! — заявил Серторий, равнодушный к этим глупым, по его мнению, возражениям. — Луций Цинна, ты должен будешь созвать завтра на рассвете вожаков «бардаев» сюда, к этой трибуне. И скажешь им, что, находясь даже в самом тяжелом положении, Гай Марий подумал о них и дал тебе денег, чтобы заплатить им. Для того чтобы тебе поверили, нужно будет сегодня появиться в доме Гая Мария и оставаться там достаточно долго, чтобы создать впечатление твоей беседы с ним.

— И все же зачем мне идти в его дом? — спросил Цинна, наморщив лоб в раздумье.

— А затем, что «бардаи» проведут весь сегодняшний день и всю ночь у дверей Гая Мария, ожидая новостей.

— Да, пожалуй, они так и сделают, — согласился Цинна. — Виноват, Квинт Серторий, я не подумал хорошенько. Ну и что дальше?

— Скажи вожакам, что ты устраиваешь для всех «бардаев» выплату денег на Марсовом поле, во втором часу дня, — оскалился Серторий, — а я их там буду ждать со своими людьми. И вот тогда действительно наступит конец царству террора Гая Мария.

Когда Гая Мария принесли в дом, Юлия взглянула на мужа с печалью и бесконечным состраданием. Он лежал с закрытыми глазами и хрипло дышал.

— Это конец, — сказала она его ликторам. — Идите домой, слуги народа. Теперь о нем позабочусь я.

Юлия выкупала Мария, сбрила с его щек шестидневную щетину, одела в свежую белую тунику — при этом ей помогал Строфант — и наконец уложила в постель. При этом Юлия не проронила ни слезинки.

— Пошли за моим сыном и за всеми членами нашей семьи, — приказала она слуге. — Какое-то время он еще протянет, но оправиться от этого удара ему уже не суждено. — И, сидя в кресле рядом с ложем Гая Мария, продолжала отдавать распоряжения Строфанту. А рядом хрипел и бубнил умирающий старик, на его губах вздувались пузыри.