Илья Бражнин - Моё поколение

Новиков встал и прошелся по комнате. Потом остановился против Рыбакова, пощипал бородку, весело потер руки:

— Ну-с, так, значит, открываем военные действия. А?

— Да-да, — заспешил Рыбаков. — Я давно думаю…

— Ну вот и отлично. А теперь думать вы бросите и пойдете… пойдете, — Новиков задумался на минуту, — пойдете вы, Митя, в аптеку и купите глицерину, потом пойдете в другую и купите желатину. А потом пойдете домой. Я приду к вам несколько позже, и мы с вами будем пирог стряпать.

Рыбаков ушел.

Часов в одиннадцать пришел к нему Новиков, вынул из кармана бутылочку анилиновых чернил, потребовал жестяную банку, кастрюлю с водой, противень и велел затопить печку.

Когда печь растопилась, Новиков приступил к своей таинственной кулинарии. Он слил из кастрюли излишек воды, поставил в нее налитую глицерином банку и сунул в печь. Когда глицерин нагрелся, Новиков накрошил в него желатину и стал помешивать свое варево тонкой лучинкой.

— Самый ответственный момент, — сказал он насупясь, — если пригорит, пропали наши труды. Впрочем, будем надеяться, что всё будет в порядке. А пока давайте потолкуем о создавшемся положении. Посмотрим, Митя, что мы имеем. Дело, говорите, дошло до того, что третьеклассники бьют по ночам стекла в директорской квартире. Событие знаменательное, хотя и не суть важное… В Петербурге, помнится, в Первом реальном, кроме того, обструкции вонючие устраивали и попа галошами на лестнице закидывали. Между нами говоря, всё это ещё не борьба, а показатели определенного настроения. Настроение-то, понятно, следует использовать, но практику борьбы надо строить на иных началах и прежде всего уяснить себе, что одиночное фрондерство следует заменить организацией. Великое дело — организация, даже в делах малых. Об этом и подумать нам с вами надо, да, знаете, серьезно подумать.

Новиков помешал лучинкой густеющую массу и вопросительно глянул на Рыбакова. Рыбаков сказал торопясь и волнуясь:

— Конечно, конечно… и главное, что делать сейчас?

Новиков одобрительно кивнул головой:

— Делать — главное, вот именно. Золотые слова. Вот делать и давайте.

— Надо начинать, — опять заторопился Рыбаков, — а с чего начинать, вот вопрос.

Новиков постучал лучинкой о край жестянки.

— Начинать придется сначала, Митя, с организации же. Первый наш шаг — сколотить ядро, так сказать, авангард для всего гимназического движения. Вы говорите, что седьмой класс сейчас наиболее радикально настроен. Значит, здесь и начинать будем, здесь это самое ядро и сколачивайте. Но класс-то классом, а сразу нужно забирать и вширь. Дело-то ведь так обстоит, что либо вы захватите всю гимназию в общем движении, всё лучшее в ней, либо у вас ничегошеньки не выйдет, клетку себе выстроите, да в ней и останетесь. Рекомендую вам для начала связаться с восьмиклассником Фетисовым. По моим сведениям, политически развитый юноша. При желании разыщете и в других классах то, что нужно. Гимназисты не такие уж тяпы, как принято о них думать. Знаете, кстати, сколько в Введенской гимназии в Петербурге числится в политически неблагонадежных? Не знаете? Одиннадцать процентов. Митя, одиннадцать процентов! Там существует политическая организация, политические кружки. Вам надо это взять у них. На первых порах годятся и самообразовательные кружки, и библиотеки в складчину, и многое другое — словом, всё, что ведет к объединению интересов, к росту сознательности, к выработке навыка действовать коллективно, а не в одиночку и так далее, но цель, цель, Митя, — одиннадцать процентов и больше, и организованный нажим на помянутую систему, чтобы в один поистине прекрасный день она треснула по всем швам. Улыбается это вам?

— Улыбается, — кивнул Рыбаков.

— Тогда открываем военные действия и прежде всего организуем среди учащихся всяческую пропаганду. В той же Введенской гимназии издавалась, помнится, отпечатанная на гектографе газета. Что вы насчет этого думаете?

— Я думаю, что и мы можем издавать.

Новиков кивнул головой:

— Так. Я тоже думаю. А что это будет за газета? Какого, так сказать, направления?

— Направления? — Рыбаков задумался. — Она должна быть серьезной газетой.

Он поглядел искоса на своего собеседника. Новиков откинул назад волосы.

— Хорошо. Серьезная. Прибавим к этому — агитационно-пропагандистская. Так?

— Так.

— Ну, а цель? Мы должны иметь перед собой ясные цели.

— Цель политическая, — горячо и решительно сказал Рыбаков.

— Политическая. Отлично! Точней — политическое воспитание учащейся молодежи. Но с одной оговоркой, и обязательной. Проводим его без особого нажима, а то знаете, не все гимназисты доросли, и если нажать в лоб, то и треснет всё, распугать можно многих. Первое время следует идти на тормозах, но всегда будем помнить, Митя, что в удобный момент тормоза долой, и пускаем дело на полный ход. Понимаете?

— Понимаю. Понимаю, — заспешил Рыбаков.

— Хорошо, — кивнул Новиков. — Значит, договорились насчет общих установок. Ну, а теперь давайте как-нибудь поконкретней представим себе дела наши.

— Конкретно? Что же, конкретно… Никишина нужно во что бы то ни стало отстоять и директора заставить бросить свои жандармские выходки.

Новиков старательно взболтал массу и отодвинул от огня.

— Допустим. Но возьмем и конкретное сперва пошире. Поставим себе, скажем, такую программную задачу: борьба за новую среднюю школу. Так? Теперь ещё более конкретное — борьба с жандармскими, как вы называете, тенденциями гимназического начальства, и сегодняшняя нужда ваша — отстоять Никишина. Будем за всё это драться, Митя, драться, как только можем, но и в драке не будем все-таки забывать общих-то наших задач. Этому общему всё и подчиним. Вам, я думаю, на гектографе работать не приходилось?

— Нет, не приходилось.

— Ну, теперь придется, видно. А хлеб у вас есть? Работы-то не на час и не на два у нас.

— Хлеб найдется, конечно, — заторопился Рыбаков, — я сейчас принесу.

— Нет, не сейчас, — остановил его Новиков. — Сейчас давайте противень, а пока пирог наш остывает, садитесь листовку писать. Смотрите, чтобы первый блин комом не получился. Чтобы было коротко и сильно, и все задачи наши как на ладони. Поддайте им жару, Митя. Пусть каждый, прочтя, загорится вашими идеями и вашим желанием что-то сделать для их осуществления. Понимаете?

Новиков улыбался, но глаза его были пристальны и горячи. Он снова откинул назад непокорные волосы и широко расставил ноги, будто прочней хотел на них утвердиться.

— Понимаете? — повторил он настойчиво и перестал улыбаться.

Рыбаков понимал. Он тотчас сел к столу и схватил перо. Он был взволнован и хотел как можно скорей перенести это своё волнение на лежащий перед ним лист бумаги. Но это оказалось не так-то легко. Дело сперва совсем не клеилось. Рыбаков марал и перемарывал один лист за другим, и у него ничего не выходило. Это было первое общественное, слово Рыбакова, первая речь к невидимым товарищам, и у него не хватало нужных слов. Самая интонация никак не удавалась, самое первое слово и то пришло не сразу. Он написал сперва «гимназисты», потом «учащиеся» и только на третьем черновике перечеркнул и написал «товарищи»… Тогда вдруг стало легче, и интонация далась сразу. Рыбаков быстро добрался до половины текста и только тогда увидел, что листовка получится страниц в десять. В отчаянии он скомкал исписанные листки и бросил под стол. Новиков следил за ним одним глазом и чуть приметно усмехался. Он видел, как мучительна для Рыбакова первая ступень общественного труда, но руки помощи не протянул и от противня с остывающей массой не отошел, хотя стоять возле него и не было уже необходимости. Он полагал сочинительские муки Рыбакова должным и неизбежным этапом на трудном его пути. В конце концов Рыбаков одолел этот первый свой этап и, положив перед собой листовку, прочел: