Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

Киндсфатер выслушал Вакера с серьёзностью человека, делающего определённые выводы.

— Распределение на работы лежит на мне, — сказал он. — Хотите на маслозавод? Там подсолнечное масло вырабатывают. В конвое — парень сговорчивый: дадите ему жмыха и с собой принесёте.

Подсобная работа на маленьком заводике не шла в сравнение с каторгой лесоповала, и тоска Вакера стала ровнее, порой окрашиваясь в светлые тона надежд. Вечерами он приходил в землянку к Киндсфатеру и, пока тот ещё корпел над отчётностью, разживлял печку. В жестяном дымоходе взрёвывал раскалённый вихрь, и хлопотную занятость вытягивало из тесного, похожего на нору жилища. Юрий приноровился жарить жмых, который они с Киндсфатером проворно поедали, облизывая замасленные пальцы.

— Я говорил о вас с Юстом, — сообщил однажды Аксель Давидович. — У нас как заведено… я не могу постоянно заниматься бумагами, ибо по идее… — он усмехнулся, — мы все должны выполнять тяжёлые физические работы. Возможно, вас возьмут на моё место.

Юст, начальник колонны, ранее заведовал свинофермой в самом крупном совхозе Немреспублики. Плечистый мужчина с размеренными жестами имел то спокойно-лихое выражение, с каким начальники, без лишних слов, угощают подчинённых пинком. Юрию он сказал, что знает его отца «как требовательного руководителя».

— Напишите от меня привет!

Предупредил, что быть или нет Вакеру его помощником, решает «опер». Ему надо просительно улыбаться, но сразу же рассказать о «деятельности в московской газете», упомянуть «больших деятелей», с какими встречался.

Оперуполномоченный НКВД Милёхин был местным уроженцем, держался с немцами просто, как деревенский с деревенскими, отличался склонностью к шутке — и при всём при том перед ним дрожали мелкой дрожью. Говорили, что до назначения в трудотряд он «своих русских рабочих» отдавал под суд за социальную пассивность (умеренность в увлечении общим делом).

Вакер ждал, когда Юст представит его, но Милёхин вечером вдруг сам зашёл в землянку к Киндсфатеру. Тот вскочил так резво, что керосиновая лампа на столе покачнулась. Юрий мгновенно отвлёкся от шипящей сковороды и встал навытяжку.

На Милёхине форма сидела мешковато, но сапоги были начищены. Он обзыркал помещение тёмными юркими глазами и указал пальцем на сковороду:

— Ещё раз увижу — заведу дело о покраже жмыха! — Повернув голову к Киндсфатеру, добавил высоким крикливым голосом: — А завтра на строительство плотины пойдёшь, потаскаешь камни, Давыдыч! — он по-сельски питал слабость к «ы», которое произносил с нажимом.

Сев на табурет, заговорил с Вакером:

— Вы от газеты приезжали в наши края?

Тот, подтвердив, сказал, что написал повесть о Гражданской войне в здешних местах. Милёхин тут же достал из планшетки записную книжку:

— Ну-ка — название!

Юрий указал и журнал, в котором повесть была напечатана. Опер смотрел с откровенной любознательностью:

— Золотое перо, значит? Повидал я ваших, — и привёл в виде всеобъясняющего довода: — Мой отец — мастер в типографии района! — Затем поведал с незлобивой насмешливостью: — Начальник мой называет ваших — златоперники! — Помолчав, сказал с вкрадчивостью понимания: — Дневничок ведёте? заметочки какие-нибудь себе записываете?

Вакер знал запрет на подобное и покамест не пытался его нарушать.

— У меня и карандаша нет, — сказал честно и горько.

— Верю и хочу убедиться! — воскликнул опер с видом своего в доску мужика и принялся за обыск в землянке. Завершая, перебрал служебные бумаги на столе Киндсфатера, после чего велел ему и Вакеру вывернуть карманы, а затем разуться и «потрясти» обувь. — Запомнили? — произнёс с многообещающей угрозой. — Найду что-нибудь записанное — поздно будет жалеть!

Милёхин разрешил «подержать» Вакера на месте Киндсфатера, и утро теперь начиналось у Юрия с котелка каши, принесённого вестовым в землянку. Потом приходил народ, и Юрий Иванович, глядя на заявки и в список, объявлял, где кому сегодня работать. Большинство отправлялось на буровые установки; другие шли копать траншеи под газовые трубы, обжигать кирпич, плотничать. Не без самоуважения держались перед Вакером шофёры. Их русских коллег повытребовал фронт, и они были в цене: обретя привилегию работать бесконвойно. Колхозницы, собравшись на базар и поджидая на обочине попутную машину, с чувством отрады смотрели на молодое мужское лицо… Подвозить пассажиров запрещалось, но кто нынче мог уследить? С каждой ездки шоферам доставалось то с мешочек муки, то с десяток яиц, то с литр сметаны. Они приносили дань Юсту, и тот ревниво следил, чтобы помощника не разобрало желание приобщиться к священному праву…

В колонне было немало женщин, их направляли, главным образом, в цех, где валяли валенки, или на прополку картофельного поля. Юрий взглядывал на хорошеньких, и ответное гордо-занозистое выражение говорило ему: эта снискала расположение Юста. Доставало, впрочем, тех, кто расположение уже утратил.

С Вакером начальник колонны обращался покровительственно-любезно. Однажды он его «посадил на контору» — уступил комнатёнку в домишке у пруда. Юрий должен был «оформлять распределение» телогреек и рукавиц. Однако то, что груз прибыл, Юст и Милёхин держали в секрете — помощник получил от них соответствующее предупреждение. Начальник колонны составил список, и вызванный народ собрался перед домиком. Юст произнёс устрашающую речь: наверху недовольны их трудом! меж тем рабочая сила требуется за Полярным Кругом…

— Кому здесь слишком тепло, я тех отправлю! — зловеще прозвучало в заключение.

После этого людям предложили по одному входить к Вакеру. Тот, проинструктированный, холодно смотрел в забито-безвольные лица вчерашних пахарей, свинарей, конюхов:

— Получи рукавицы! — и указывал на кучу рукавиц в углу.

Человек, потоптавшись, робко брал пару.

— Распишись, что получил!

Неверной от напряжения рукой ставилась подпись.

— А телогреек на всех нет! — объявлял затем Вакер. — Ты телогрейку не получил?

Труармеец глядел в испуганной растерянности и отрицательно мотал головой.

— Распишись тут, что не получил! — пододвигал бумагу Юрий, и непривычная, будто одеревенелая, рука снова выводила каракули напротив фамилии. Они удостоверяли, что телогрейка человеку выдана, как и рукавицы.

Юст появился, только когда процедура окончилась, и забрал документы. Поскольку взгляд у помощника был вопросительно-злой, сказал успокаивающе:

— Не обидим!

— На мне какая ответственность! — нажал Юрий.

— Отказался бы! Землекопом было бы тебе лучше! — Юст подчёркнуто произнёс «тебе».

Власть шла ему, как прирождённому наезднику идут шпоры. Он умел прикосновением хлыста пощекотать самолюбие и подтянуть. Взглядом на подчинённых он напоминал псаря, который «до нутра» знает своих гончих, борзых и норных.