Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

Шинкарь Соломон жаловался, подергивая Меркульева за рукав:

— Неуж неможно придумать что-то? Без вина хиреет торговля. Я узе совсем разорился. Почему вино можно продавать токмо по праздникам?

— У базара своя воля! — отвернулся атаман от шинкаря.

Соломон печально обнял Фариду:

— Пора нам сматывать сети. На Яике мы лишние люди. Жалею, что не похитил с дувана золотое блюдо. Какая-то мерзкая Зоида утопила сокровище в реке. Разве сие справедливо? Я буду страдать из-за этого и через тысячу лет после смерти!

Фарида улыбнулась озорно:

— Ради тебя я могу нырнуть в ятову и достать блюдо.

Писарь привел на игрища свою жену-инородку. Циля была в черном шелковом платье с дорогой накидкой из бобрового меха.

— Платье красно, а в избе грязно! — хихикнули бабы.

— Шелком кроется, а в бане не моется!

Ермошка тоже разглядывал жену писаря с любопытством:

— Мех-то от моеной шубы бобровой.

Марья Телегина наводила на Цилю увеличительное стекло и сокрушенно вздыхала:

— Титьки-то масенькие, как у заморенной кошки.

Бугаиха согласилась:

— Тоща! Из одной моей ляжки можнучи три таких Цили сделать.

Дарья Меркульева размышляла о своем:

— Золотое блюдо украла Фарида. Богудая Телегина утопил Тихон Суедов. А избу казенную поджег тот, кто подсыпал сонного зелья в кувшин с вином дозорному.

Потребно попытать бабку Евдокию, кому она продает оглушительный навар... Но ведьма ни с кем не разговаривает последнее время. К ней может подойти токмо Дуня и писарь Сенька. Дуня дома не живет, в ссоре с родителями. То у Олеськи обитается, то у Глашки-ордынки... Конечно же потребно попросить Сеню.

Дарья подошла к писарю:

— Семен Панкратович, оставь свою благоверную. У меня разговор тайный.

— Я завсегда готов, Дарья Тимофеевна, — поклонился писарь.

— Что нового? — спросила Дарья, отводя Сеньку от сборища.

— Да нет ничего особого. Приедет к нам скоро подьячий из московского сыска. Аверей кличут его. Но сие нас не страшит. А что потребно узнать, Дарья Тимофеевна?

— Проведай, Сеня, кто покупает у знахарки сонное зелье. Ведьма со мной не разговаривает.

— Для чего это, Дарья Тимофеевна?

— А для того, милый мой Сеня... Мы сиим ухищрением проведаем, кто спалил казенную избу с царской грамотой о казацкой воле!

— Бог с тобой! — отмахнулся небрежно Сенька. — Изба сама сгорела. Откуда слух, что дозорному подбросили сонного зелья?

— А я, Сеня, кувшин из-под вина тогда взяла. У меня кувшин, дома. А присутствие сонного зелья узнается просто: брось в сосуд толченые лепестки ромашки, капни соком синь-травы. Ежли густая краснота возникнет — значит, было зелье-оглуш. Так вот, Сеня... я пока молчу, не говорю Игнату моему... Давай-ка мы с тобой вдвоем размотаем клубок. Бабка Евдокия тебя любит почему-то. Ты и выведай у нее тайну!

У писаря холод по ногам прошел. Меркульев может вздернуть ведьму на дыбу, попытать ее огнем. Атаман и ухитряться не станет. У него со всеми разговор короткий. Хорошо, что Дарья не сказала ему пока о своих подозрениях, о кувшине из-под вина.

— Я выведаю все, Дарья Тимофеевна! — расшаркался Сенька.

Циля встретила мужа ласково:

— Что с тобой, Сеня? На тебе лица нет. О чем ты говорил с Дарьей?

— Дело такое тут. Если тебя, Циля, спросят про сонное зелье, скажи, что спать без него не можешь! Мол, я часто достаю тебе где-то зелье. Если спросят!

Толпа шумела, ожидая боя с быками. Когда Панюшка Журавлев и Прохор Соломин привели вооруженный дозор, галдеж усилился. Скоро начнется! Говорящая ворона присела на кол изгороди, охорошила перья. Ермошка крикнул:

— Тихо, люди! Слухайте, что скажет птица!

Охальная ворона исправилась. Можнучи сказать — раскаялась. Мы с вороной по воскресеньям читаем святое Евангелие!

Ворона крутнула игриво хвостом, поклонилась и произнесла:

— Христос воскрес!

Отец Лаврентий смахнул слезу умиления и поднял палец в небеси:

— Воистину воскрес!

— Не укради! Не убий! — напомнила казакам две заповеди птица.

— Вот она, сила слова божьего! — возвысил голос батюшка.

— Не ври, старый хрен! — испортила вдруг весь святой разговор ворона.

Меркульев глянул сердито на Ермолая:

— Убери, прогони эту дурацкую птицу!

Ворона покосилась на атамана и каркнула:

— Гром и молния в простоквашу!

Казаки захохотали. Меркульев забрался на бочку, махнул шестопером. Игрища начались. Кривляться глашатаем вышел ряженый:

— Выходи со двора! Начинается игра! А за то, что мы игривы, сыпьте в шапку нашу гривны! Кто уронит золотой, тот будет святой! Ну, кто гольными руками ухватит быка за рога? Кому жизня не дорога?

— Сколь в шапку накидали? — спросил Ерема Голодранец.

— Шапка пуста, но набросают полcта!

— Когдась набросают, тогдась и попробуем быка за рога, — отошел разочарованно Ерема.

— Дома локоть кусай, а в шапку бросай! — крутился ряженый.

Тихон Суедов подал три ефимка. Циля уронила два золотых. Евлампий Душегуб пожертвовал горсть серебром.

Ерема Голодранец полез под жерди в загон к пегому быку. Тот был посмирнее, помельче, с тупыми рогами. Толпа затихла. Смельчак схватил скотину за бодалы. Но бык вырвался одним резким движением, сбил с ног Голодранца и начал топтать его копытами. Прохор Соломин запрыгнул в загон с обнаженной саблей, рубанул зверя по загривку. Бык упал на колени, повалился медленно на бок, обливаясь кровью. Дозорные вынесли из загороди посиневшего Ерему, потащили его к знахарке. Вскоре они вернулись и объявили толпе:

— Колдунья сказала, что Ерема не помрет. Все кости и кишки у него целехоньки. Токмо кожа ободрана!

Ряженый снова начал скоморошничать:

— Ну, кто смелый? Тому плод спелый! Кто здоровяк с пеленок? В загоне не бык, а теленок! У кого есть в руках силенка? Кто повалит теленка? А у кого сопли в носу, тот не свалит козу!

Из толпы долго никто не выходил. Меркульев снял с пояса кошель, высыпал золото в шапку ряженого. Глашатай оживился, загорланил:

— У кого судьба красна? Кому достанется казна?

— Я попытаю, пей мочу кобыл! — вышел Устин.

Он обошел вокруг загон с красным быком.

— Нет, энтого я не одолею. Я белого свалю.

В загородь Устин залез с опаской. Но за рога уцепился в броске мертвой хваткой. Крутанул влево, потом вправо. Бык упал, но увалил и бойца. Однако порос вскочил мгновенно, начал бодать лежащего Устина. Панюшка Журавлев не выдержал и выстрелил из пистоля в быка. Зверь упал на селитроварщика. Устин выбрался из-под быка с трудом, пошел хромая и ругаясь:

— Пошто стрелял, пей мочу кобыл? Я бы изловчился еще, встал бы и сломал бы шею энтому хиляку.

Федька Монах поправил свою вечную черную повязку на выбитом глазу, вскочил на бочку из-под вина:

— Не по правилам идет бой с быками! Не можно дозорным вмешиваться. Такого никогдась не было!