Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

— Кланька, пей мочу кобыл! — повторил попугай.

И надо же! В этот миг в шинок вошла невеста Нечая. Она нахмурила свои черные брови, подошла к жениху и размашисто ударила его по щеке.

— Кланька — стерва! — пропопугаил из клетки развлекатель пиющих.

— Чему учите птицу? — брызнули слезы у павы. Она выбежала из шинка, громко хлопнув дверью.

Нечай выстрелил в попугая. А стрелял он метко и пьяный. И пистоль у него был старинный, с огромным стволом. Пуля толщиной с черенок лопаты. Разнесло попугая в клочья, даже не удалось изладить чучело. Фарида содрала с Нечая сотню динаров! Откупился он от шинкарки, но не можно откупиться от насмешек. Кланьке в казацком городке не давали проходу.

— Бают, из ревности стрелял Нечай?

— А ты, девка, цветы носишь на могилку убиенному поклоннику?

Кланька побила Нечая ухватом. И не состоялась у них свадьба, намеченная на Соловьиный день.

— Ты пошто, тятька, стрелял по вороне? — снова спросил в избе Миколка.

— Пошутковал я, сынок.

— А с лица бледный, руки трясутся у тебя, батя.

— Не надобно вспоминать ворону, Микола. У меня к тебе серьезность жизни, разговор глубоченный.

— Ежли про Верку Собакину, то зазря. Я к ней боле не подойду. Ошпарила она меня. Застал я ее с Митяем Обжорой... сказать как — срамно, неможно.

— Ничего не говори. Не до Верки Собакиной нам с тобой. Решается, как жить? Матери пока не говори ничего. Так вот, слухай: я царский дозорщик! Я действительно царский соглядатай!

— Не поверю, батя! Руби мне голову — не поверю!

— Я кроваво говорю, Микола. Нет времени для пустопорожнего развлекательства. Меркульев уже раскрыл меня. Кто-то меня предал. Грозит нашей семье поруха и смерть.

— Мне плохо, тять! Меня замутило...

— Крепись, сынок! Меркульев и Хорунжий появятся не скоро.

— А ежли появятся?

— Нет, в ближайшие двадцать ден никто из них сюда не придет.

— Но не в этом суть, батя.

— Не раскисай! Мы сядем в челны под паруса сегодня или завтра ночью. И уйдем к Магнит-горе. Там похитим с тобой мы утайную казну войска, перехороним золото. И пробьемся с боем или хитростью через башкирцев. Приедем победителями в Московию. Государь пожалует нас милостями великими!

— Замолчи, отец, ради бога! У тебя бред! Ты болен!

— Нет, Микола! Не бред! Царскими дозорщиками были мой отец, мой дед. Мы бояре! Мы не казаки!

— Но я, батя, не могу предать казаков.

— Что же ты будешь делать?

— Я не пойду с тобой.

— Ты побежишь сейчас на меня доносить?

— Нет, батя. Мерзок сын, несущий донос на отца! Никогда не пойду с доносом! Я сам тебя казню! — взялся за пистоль Миколка.

— Ты поднимешь руку на отца? Одумайся!

— Не жди пощады, батя. Такое я не прощу. Беспощаден и жесток будет мой суд.

— Но так же трусливо, гнусно! Подло так поступать! У меня пистоль не заряжен... Давай в поле выйдем, сразимся там по-честному. А так — ты просто убийца! Душегуб!

— А почему ты полагаешь, что я в тебя выстрелю, батя? Я тебе об этом не говорил.

— Ты грозишься меня казнить.

— Казню!

— Но в избе на саблях не подерешься, тесно. Перебьем посуду.

— И саблей я тебя не стану рубить. Да и не одолел бы я тебя клинком.

— Как же ты меня казнишь, Микола? Тебе не связать меня, не удушить.

— Я казню тебя, батя, своей смертью!

Миколка глянул в окно печально, приставил дуло пистоля к своему правому виску и выстрелил.

Матвей упал на колени перед рухнувшим сыном.

— Что же ты натворил, милок! Кровинка моя! Погасил ты солнышко мое, Миколушка! Для кого же стараться теперича?

Жизнь потеряла сразу вроде бы весь смысл. А если построить все заново?

Писарь вскочил, начал заряжать пистоли. Он торопливо опустился в погреб, раскопал схорон, где лежал медный ларец с динарами. Вылез, отряхиваясь от пыли и паутины. Сбросил Миколку в подпол, закрыл крышкой лаз. Кровь на полу вытер мокрым вехтем. Плетеным половиком накрыл запятнанные половицы.

— А то мать прибежит, увидит и перепугается. Спокойно, спокойно! Сейчас возьмем мешок ржи, сухари, копченую рыбу и сало. Нагрузим телегу. И поедем на верховую заимку. Там убьем рыбака. Сядем в лодку и вскинем парус! И поплывем к Магнит-горе в одиночку! Никто нас не догонит! Но где же лежит сало? Где соль? Не жена — а проклятая баба-неряха! Господи, у нее нет соли!

Вздрогнул Матвей, когда зазвенело за спиной разбитое камнем стекло окошка. И услышались сразу отчетливо голоса, ржанье коней, хлюпанье по грязи. Избу окружали верховые: Панюшка Журавлев, Богудай Телегин, полковник Скоблов, Микита Бугай и кузнец Кузьма. С ними какой-то боярский отрок. То был Сенька, который пришел из Астрахани морем. Матвей ведь его видел впервые, не мог знать. Писарь прыгнул в сени, глянул во двор через щель. В усадьбе хозяйничали Михай Балда, Гаврила Козодой и Герасим Добряк. Однорукий Громила Блин выводил из конюшни коней. Оставалось одно: задвинуть засов и вернуться в избу.

— Откуда появился кузнец? Как с неба свалился! Принес мне смерть Кузьма! Да будет от меня первая пуля ему!

— Выходи, Матвей! — крутил в руке аркан Скоблов.

— И от пистоля не прячется! — удивился писарь. — А я заряжу пищаль!

Слышно было, как ходил кто-то по крыше. Голос Богдана Обдиралы ворвался через печную трубу:

— Сдавайся, писарь! Душонка чернильная! Я закрою трубу мокрой рогожей. Ты и вылезешь из норы, как хорек вонючий! Выкурю дымом!

— Не дури, Матвей! Выходи для душевного разговору! — увещевал Телегин.

Матвей прицелился кузнецу в сердце и выстрелил. Сонь Кузьмы прыгнул в это время, но пуля пробила левое плечо всадника. Рубаха его обагрилась кровью.

— Хату обросаем соломой и спалим! — угрозил Скоблов.

Дед Егорий и Устин Усатый приволокли пушку, целили жерло на дом, начали заряжать.

Матвей чуть не заплакал. Какой терем пропадет! Какие узоры! Двенадцать лет он украшал дом резьбой. Кружево наличников, ставней и карнизов радовало станицу. Пела изба по-красному на весь мир! Таких домов на весь городок пять-шесть. А рядом сплошь нищета, хибары, землянки.

— Не стреляйте из пушки! Сдаюсь! — дрогнувшим голосом крикнул он в разбитое окно.

— Выходи! — махнул рукой Богудай.

Но писарь и не собирался сдаваться. Он сунул дуло пистоля себе в рот и выстрелил. Михай Балда и Герасим Добряк высадили дверь в сени ударом бревна. Хата была заполнена дымом.

— Разоткни трубу, дурень! — высунулся из окна Добряк.

Скоблов, Богудай и Кузьма повелели тщательно обыскать хоромы. В подполе сразу нашли мертвого Миколку. Раскопали еще один тайник с червонцами. И в медном ларце было восемьсот динаров. Всего — три тысячи золотых. Во дворе выла прибежавшая жена писаря.

— Не было у нас денег! Истинный крест! И ларец не наш! И динары впервые видю! Последние кругляши мы пожертвовали на церкву!