Владилен Машковцев - Золотой цветок - одолень

Упала писариха на колени, почернела. Враз померла.

— Золото писарь похитил из войсковой казны! — нарочито громко сказал полковник Скоблов, подмигнув Телегину...

— Обокрал Матвей казну, замышлял убежать. Сухари и рыбу приготовил, три ковриги и сало в мешок бросил...

— Сына родного угробил! — прослезился Добряк. — Жена с горя околела.

Казаки начали грабить хоромы. Кто взял плюску, кто сверток сукна, кто ковер... Токмо золото сдали в казенную избу. Пришел дому конец и разор. И разнеслась мгновенно такая весть по всему Яику: писарь Матвей Москвин обокрал войсковую казну. А когда к нему пришли есаулы с обыском, он убил своего старшего сына, сбросил его в подпол и сам застрелился.

Егда грядет Купала, исходят травознайки и юницы во степу и во дубровы, и во болоты, ищущи смертные отравы, целебные цвети и коренья да приворотные зелья. И на каждую травь свой заговор ведать потребно, тайну сушки и вывара.

— Где ты цвет-плакун? На заре проплачь! Ты слезой прокатись по казацкой степи. Упади во длань, цвет, росиночкой. И взойди в крови красным солнышком. Отведи, плакун, черный оговор. Озари, цветок, долю горькую! Ты, плакун-трава, мати всем цветам! — звенела колокольчиком Дуня Меркульева, шлепая голыми пятками по бокам своего борова.

Рядом, тоже верхом на свинье, тряслась знахарка Евдокия, ища перунов огнецвет. За зиму и весну выходили и выучили они хрюшек для езды на них и поиска кореньев. Дуня назвала своего борова Ермошкой. Она сделала это из любви к Ермошке, который был где-то далеко, в Москве.

— Со дня на день появятся красны молодцы, — подбадривала Дуню колдунья.

— Пошто же Ермоша не послал мне с вороной писульку?

— Была же грамотка, писарь в печку ее бросил...

— Ты же говорила, что бумажку Ермоша посылал Олеське.

— Кто вас поймет!

— Присуши Ермошу ко мне, бабуля! Век буду благодарна!

— Да я уж приколдовала его к тебе...

— Не ощутяю!

Евдокия не ответила, она сердито смотрела по сторонам. В степи резвились на скачущих конях Кланька, Люба Мучагина, Нийна Левичева, Верка Собакина, Зла-га Блинова и другие юницы. Сначала за травами выехали токмо колдунья и Дуняша. Но девки следили за ними ухитрительно еще с ночи, дабы они не скрылись. Никто ведь не знает лучше бабки Евдокии, где растут в изобилии целебные коренья. Кланька и ее подружки приготовили коней загодя. Узелки с едой взяли, знали, что ведьма идет два солнца с ночевкой до своего травьего места. Сорок девок на конях долго шли крадучись по следам за Дуней и знахаркой. И чуть было не потеряли их, когда улеглись ночью в темной степи спать. Восход солнца проспали! Следы потеряли! Но хитрость и выдержка принесли перемогу станичным девкам. Травье место Евдокии было раскрыто: сайгачья низина с тухлым болотцем! В такую даль бабы никогда не ходили.

Верка Собакина свистнула по-разбойничьи. Кланька гикнула, вздела жеребца на дыбы. Девки завизжали от восторга, пустили коней наперегонки, устроили скачки и потеху. И загнали восемь лошадей. Первым упал скакун у Милки Монаховой. Мучительно сдыхали животины. Пристрелить бы из жалости, но ни у кого не было пистоля.

— Пшлите вон, треклятые! — шипела колдунья на ошалелых девок.

Но они хохотали, бросались комьями глины и кричали:

— Дай, ведьма, прокатиться на свинье!

— Покажи, где растет приворотная трава!

— А мне можнучи заманихой жениха заарканить? Паша Добрякова столкнула знахарку с борова. Злата Блинова села на свинью.

— Не конь, а огонь! Иноходец!

Малаша Оглодай и Василиса Душегубова схватили знахарку за руки и за ноги, раскачали и забросили в болотную жижу. Не обошлось и без крови. Ведьмин боров укусил за ногу Варьку Телегину. А Дуняша Меркульева, защищая колдунью, ударила серпом Кланьку, сильно поранила ей плечо. Не зря говорят: дурь да игра не доведет до добра!

— Стойте, девки! Угомонитесь! Что энто мы обезумели? — закричала звонко Кланька, зажимая ладонью окровавленное плечо.

Знахарка выбралась из болота и ударила Кланьку по лицу клюкой.

— Не видеть тебе никогдысь твоего жениха Нечая! Аки узришь, понеже помрешь! — закликушествовала злобно колдунья.

— Чаво разбушевалась, Евдокия? Я ить угомоняю девок! — выпрямилась гордо Кланька.

Среди юниц она была старшей, заводилой, поэтому и обрушился на нее гнев колдуньи. Ярость ведьмы испугала многих девчонок, они затихли, попятились. Кланька повела их собирать травы. У болотца остались Люба Мучага, Нийна Левичева, Верка Собакина да Лада Скоблова.

— И вы пошлите вон, сикушки! — стала гнать юниц Евдокия.

Но Дуняша Меркульева заступилась за подружек:

— Пущай останутся, здесь много черемши и одолень-травы.

Волшебна одолень-трава. С ней память укрепляется, болезни отступают, враг победить не может. Золотая она, одолень-трава!

Разбрелись по сайгачьей низине пасущиеся кони и девки. Кружили в синеве лениво коршуны. Медью Наливались редкие облака. Катилось раскаленным колесом солнце. Пахло терпкой полынью и душицей. Между сон-травой волнились вьюнки. Зверобой от болота убегал, лез на бугры. Лапчатый гроздовник руки к небу воздевал. За чилигой прятались озорные синеглазки. И качались по всей степи на длинных шеях малиновые шапки тюльпанов. Красна весной и ранним летом земля казачья. Благоухательна и цветна. Вдохнешь ветер полной грудью — закружится голова. Глянешь на простор — вытянутся руки трепетно лебедиными крыльями, душа рванется в полет, аки птица!

Верка Собакина набросилась на цвет черемши, набила куль туго, вынесла сушить на пригорок.

— В тени сушить потребно! — крикнула ей Дуня.

— А где тень? — засмеялась Верка.

Не найдешь в степи тени, не сыщешь воды. А в сайгачьей низине есть три родника. Один голубой, холодный — зубы ломит. Другой солоноватый, но вкусный, пузыристый. Третий ключ зело смраден, вокруг него черная грязь. Суставы лечат у знахарки энтой вот грязью.

Нийна Левичева шептала Любе Мучагиной:

— Одолень рудожелт, лепесточки белые. Коли отрока настоем опоить, растет борзо. И навар годен от зубной болезни. И пастуху, дабы стадо не разбегалось.

— Гришка Злыдень жрет корень каждый день, а стадо у него растекается. У Домны Бугаихи медведь корову задрал.

— Злыдень пьян был, уснул.

— Чаво ж его медведь не порвал?

— Гришка тощой. Медведь оставил его пожировать до осени.

— Бают, что медведи девок воруют. Утащат в пещеру и женятся на них.

— Ежли баская молодица, в соку, могет утащить зверь. Однажды бурый чуть не уволок нашу Кланьку.

— А я слыхала, будто Зоиду лохматый брал.

— Брехня! У Зоиды кости да желтая кожа в морщинах. Медведь побрезгует. Медведь охотится на баских.

Лада Скоблова тронула за локоть Дуняшу: