Райдо Витич - Противостояние

Вместо Авдеева на левом флаге теперь стоял Мурашко, пожилой ворчливый майор.

Вместо Минаева улыбчивый, может возраста Николая майор Утицын.

В самом батальоне из старых только он, Семеновский и Грызов остались.

— Завтра должен новый командир разведчиков прийти. Молодой говорят, но опытный, — тихо заметил Владимир Савельевич.

Коля молча выпил кружку водки и снова перед собой уставился.

Поминали погибших. И он поминал. Только Леночку не мог. Потому что помнил ее. Жила она в душе, сердце, памяти, а раз так — живая.

— Ты не молчи, Николай. Хуже нет в себе-то. Сам знаю, — качнулся к нему Федор.

Мужчина только посмотрел на него: что говорить? Нечего.

— Дааа, — вздохнул капитан. — Разведка тоже поминает. Из отделения четверо их и осталось: Чаров, Васнецов, Суслов да Красносельцев.

Положили ребят, — закурил Санин, на майора посмотрел:

— Приказ на Васнецова пиши. Он лейтенантом будет. Не нужен нам молодой.

И еще кружку спирта замахнул, а хоть бы в одном глазу. Не пьянел и все тут, будто воду пил. Только вот Леночка очень близко казалась, словно нет тех восемнадцати дней, что счастье от несчастья отделяли. И вернуть бы все, не в сарай ее запереть — в танке, в бункере!…

И застонал, ткнулся лбом в руки.

— Ты б поел да поспал, Коля, — исподлобья поглядывая на него, сказал Семеновский.

Он бы поспал, да не спится. Только ляжет, глаза закроет и, кажется — вот она, коснись… глаза откроет — никого. И жутко от этого, выть хочется.

Он бы поел, да не может, не лезет ничего. Ни вкуса не чувствует, ни запаха, и усталости тоже не чувствует, только пусто и внутри и вокруг. До тошноты пусто.

— Тяжело, знаю, — закурил Грызов. — Ничего, пройдет. Ты молодой.

Николай тяжело уставился на него:

— Что пройдет, Федя? Молодость? Война? Боль что как тиски — вот! — сжал горло. — Душу мне вытащили, Федя, а без нее ровно на все. Ненависть только осталась. И одно желание — рвать, как собака зубами!… Рвать сук, чтобы до печени доставало, до всего их ливера.

Многое бы еще сказал, да слов не было и нужны они, чтобы искать их? Еще спирта налил.

— Напьешься.

— Мечтаю.

— Погон лишишься Коля.

Тот выпил залпом и кивнул: желательно вместе с головой, чтобы душу память не рвала.

Помолчали и Семеновский заговорил:

— Я вот что думаю: кого ни возьми — у кого сын, у кого жена, у кого брат, у кого вся семья сгинули. А впереди еще Украина, Белоруссия. Придут хлопцы на родную землю — что увидят?

— Другое скажи, — тяжело уставился на него Николай. — До Берлина пойдем, я же их лично, как свиней резать буду, всех!

— Всех! — уставился на политрука и Грызов. Взгляд один в один Николая — вытравленный, холодный. — И фройлян их! Как они наших дивчин!

— И не мы одни, политрук, — качнулся к мужчине Санин, с прищуром хищным глядя в глаза. — Не мы одни — батальоны! Дивизии, армии. В крови их утопим!

— Очнитесь, вы! — грохнул по столу майор. — Чего городите? Озверели? Эх вы, офицеры! Трудно? Всем трудно! А людьми советскими оставаться должно!

— А ты меня не жалоби! У тебя, как с семьей, майор? Сколько мы с тобой? Всю ты нашу подноготную знаешь, а вот мы о тебе нет. На Урале они у тебя, да? Или в Сибири? Вернешься — встретят.

Семеновский ворот гимнастерки поправил, помолчал и сказал тихо, глядя в стол:

— Нет у меня семьи, Коля. В Ленинграде от голода еще в феврале сорок второго померли. Все. Девочки — близнецы, жена, сестра, мать…Вот так, комбат.

Мужчины осели. Николай в стол уткнулся, застонав, голову ладонями накрыл.

Как же закричать хочется. Залповым огнем «катюш» по всему периметру, до самого Берлина! И чтобы даже духу от тварей не осталось, даже памяти о поганых!

Слишком дорого они обходятся человечеству. Слишком дорого!

Что-то сломалось в ней. Она все видела, слышала, помнила, но воспринимала вывернуто, и, понимая это, все больше молчала.

Что-то сгорело в ней с гибелью Николая. Она напоминала себе остановившиеся часы, которые идут только для себя, и никто этого не видит. Она «шла», но внутри, и каждый день жила в тех трех месяцах передышки, с Колей. И понимала, что вязнет в боли, сходит с ума.

— Когда вы меня выпишите? — спросила врача на обходе, зная только одно — ей нужно на фронт и закончить, наконец, эту беспрецедентное издевательство над людьми. Третий год войны! Третий! Сколько жизней унес фашизм, сколько судеб поломал? Нужно остановить, задавить, в конце концов, прекратить этот ад на земле.

Ничего у нее кроме ненависти и желания мстить, мстить, мстить не осталось. Ее самой-то уже не было. Разве думала она еще два года назад, что когда-нибудь у нее будет одно желание — убивать. У нее, мечтающей не только о славе Чкалова, но и простом, чисто девичьем? Не было больше тех «мечт» — раздавлены и растоптаны, в руинах как города и поселки, как вся ее Родина утоплены в крови.

Доктор внимательно посмотрел на нее:

— Елена Владимировна, вам вставать-то еще нельзя. Какой фронт, деточка?

У него был удивительно мягкий, вкрадчивый голос, он наверняка всех успокаивал, но Лену вздергивал.

— Я не деточка, я лейтенант Красной армии, — отрезала с каменным лицом.

— Сейчас вы не лейтенант, а пациент, у которого тяжелая контузия. И ваш долг на данный момент выполнять мои предписания. Если вы, конечно, хотите в принципе встать на ноги, не то что в строй, — сообщил медленно, специально растягивая слова чтобы девушка поняла. И она поняла, что к ней относятся то ли как к полоумной, то ли как к ребенку, а в целом, как к недоразумению, с которым приходится нянчиться.

А оно надо?

Так ведь и ей не нужно.

— Выпишите меня.

Сергей Юрьевич с минуту изучал ее и кивнул:

— Обязательно.

— Сейчас.

— Я совершенно не против, но есть один момент, Елена Владимировна — генерал вами интересуется. На этой неделе обещался быть. Или Бог с ним? Выписываемся? Ну, не застанет, не поговорит с вами — не страшно. Конечно, он расстроится, большого, знаете ли мнения о вашем опыте, и хотел бы, насколько я понял, такого специалиста в свое ведомство, на очень ответственные задания взять. Но вам-то это не интересно, так?

Лена молча рассматривала его: шутит, издевается, правду говорит?

— Что за генерал?

— Елена Владимировна, я человек военный, как и вы, сообщить больше чем сообщил не могу. Этого-то слишком. Так что решим? Выписывать? Или подождете приезда гостя?

Лена думала минут пять и нехотя согласилась подождать.

— Славно, — заверил и ушел. А у Лены появилась цель — ждать.

Банга появился почти через две недели. Прошел в палату и сел рядом с постелью на табурет как ни в чем не бывало.

— Привет? — подмигнул опешившей племяннице. Лена глазам своим не верила. Села на постели:

— Вы?!

— Не похож? — улыбнулся.