Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

Рыскул-бий лежал недвижимо, подперев щеку исхудалой рукой со вздувшимися синими жилами, думал, молчал. Маман не торопил его с ответом, пил чай, тихонько дуя в пиалу, и Хелует-тархан не подавал голоса.

— Можно бы, конечно, помочь Малому жузу, сынок, — заговорил наконец Рыскул-бий, — если бы русские о том попросили. Тогда и отказать хану было бы невозможно, а так…

— Когда сильный попросит, то и слабый поможет… Виноватого пусть бог покарает, а я так думаю, что корыстная дружба ненадежная, как хребет без спинного мозга, враз поломается.

Хелует-тархан сидел ошеломленный. Маман умышленно не сказал ему, о чем пойдет речь, и Хелует дивился его смелости. Конечно, русская царица дала Хелуету почетный титул тархана, но платить за это помощью Абулхаиру, как другу русской царицы!.. Нет, это было тархану не по душе.

— Почему это мы обязаны помогать Абулхаиру, Маман-бий? — буркнул он недовольно. — Нет у нас никаких долгов перед ханом!

— Человек у человека до самой смерти в долгу, великий тархан… — упрямо возразил Маман. — Если кто способен понимать, конечно.

Казалось, глубоко ушедший в старческие свои думы, Рыскул-бий внезапно приподнял белую как снег голову от подушки.

— Быть по-твоему, сынок. Кто оплошает, того аллах покарает. Лишь бы джигиты тебе не перечили, сможешь — так веди их за собой!

И Хелует-тархан молча кивнул: быть по сему!

Военные ученья в степи не прекращались. Сам Маман взял дело в свои твердые руки: ученья проводил еще чаще, спрашивал строже. Воины подолгу жили в шатрах у подножия холмов Кызылкума. Чуть свет, разбив джигитов на два отряда, Маман затевал конские ристалища, учил нукеров бегать пешими, бороться, метать копья в чучела, связанные из снопов камыша, драться на саблях в конном строю, биться плетьми со свинчаткой. Ко всем был он требователен неумолимо, никому не давал потачки. Нерадивых да неумех держал впроголодь, а то как сажал ослушника в седло задом наперед да привязанного возил по аулам, чтобы люди его срамили. Поначалу иные парни поднимали шум, роптали, а потом воинская строгость вошла в привычку, — как будто так и надо. Кормились воины сами, провиантом никто их не снабжал.

Отъезжая в Жанакент, Маман оставил за себя при войске Шамурат-бия.

Родной брат прославленного старейшины Сагындыка, Шамурат был на добрый десяток лет старше Мамана, а нрав имел коварный. Еще при жизни брата ходил он в недовольных, считая себя обделенным в отцовом наследстве. Даже когда после смерти брата в его руки кроме всякого братнего добра перешла вся власть над родом, он в глубине души почитал себя обойденным, жаждал занять место главного бия всего племени кунград. Хитрец быстро прибрал к рукам недалекого сынка Рыскул-бия Турекула, сумел заставить его плясать под свою дудку. Возвращение старого бия из ханского плена было сокрушительным ударом по замыслам тщеславного Шамурата. С любимым народом мудрым и сильным Маманом Шамурат пока что тягаться не отваживался, однако неотвязная мысль о том, чтобы свалить ненавистного соперника, его не покидала. Отъезд Мамана в Жанакент развязал Шамурату руки, точно гора с плеч свалилась, и он вздохнул полной грудью. Едва рассеялось облачко пыли из-под копыт Маманова коня, Шамурат, ухмыляясь, повернулся к джигитам: сказал, что у Турекула есть к ним секретный разговор. Отдельно от товарищей развели они костер. Жарили мясо. Пошел в ход Турекулов козел. Наученный Шамуратом, Турекул твердил как попугай, что кунградцам надо сорваться с привязи ябинцев, самим взять власть в свои руки. Парни, разленившиеся в отсутствие Мамана, развесили уши, чая услышать, что такая вольная жизнь ожидает их и впредь. Слушая сбивчивую речь Турекула, Шамурат-бий усмехнулся: перед его мысленным взором словно бы наяву разгорался огонь межродовой вражды, запаленный некогда отцами и дедами. Назавтра слушать Турекула собралось уже человек двадцать. Призваны были и сироты Кейлимжай да Бек-мурат с Бектемиром, которым объяснили, что они происходят из рода кунград, хотя сами до сей поры и не знали об этом.

— А не будет ли это изменой Маману? — спросил Бекмурат.

Джигиты дрогнули, будто кто окатил их холодной водой, и словно спросонья, недоуменно переглядывались. Турекул растерялся, а Шамурат, и глазом не моргнув, продолжал объяснять, что вот Кейлимжай и Бек-темир поняли теперь, что они — кунградцы, честь им и хвала! А Бекмурата от имени Турекула приказал бить плетью за то, что посмел марать честь кунграда.

— Бей! — взвизгнул Турекул, распаляясь.

Никто не двинулся с места, и сгоряча он сам бросился хлестать парня. Свист плети нарушил тягостное молчание.

— Клянемся, — молвил Шамурат, — что отрежем язык каждому, кто посмеет болтать о нашей тайне.

Турекул послушно повторил клятву Шамурата, за ним — кто добром, кто силком — поклялись и все остальные.

Маман-бий с Аманлыком вернулись через неделю. Маман сразу же заметил, что в войске его разброд. Кунградские парни на зов вожака собрались неохотно, медленно рассаживались в круг. Не подавая виду, что подозревает что-то неладное, Маман рассказал, зачем ездил в Жанакент и с какими намерениями оттуда вернулся. Но не успел он договорить свое слово, как Шамурат-бий съязвил:

— Вот еще напасть на наши головы — врагу помогать! Пускай казахи режут друг друга, нам-то что?!

Маман-бий укоризненно покачал головой. Джигиты оживленно задвигались.

Что нам, жить, что ли, надоело — Малый жуз пойдем защищать! — со злостью выкрикнул Кейлимжай.

Не ожидавший от сироты такой прыти, Шамурат подтолкнул в бок сидящего рядом Турекула, — пора брать почин в свои руки!

— Не пойдем, Маман, за казахов воевать, сам иди! — заорал Турекул, вскочив на ноги. — Эй, джигиты кунграда, вставайте!

Все притихли, никто не шелохнулся. Тогда решительно встал Шамурат-бий, за ним, то тут, то там, поодиночке начали неохотно подниматься кунградцы.

— А ты что, ты что сидишь? — вопил Турекул, поочередно тыкая пальцем в сидящих. — Ты не кунградец, что ли? — И парни один за другим вставали.

— Вот, Маман-бий, были вы зорким вожаком, а теперь, видно, угас факел вашего духа! — злорадно молвил Шамурат-бий. — Трудненько вам будет внушать людям, будто белое стало черным, а черное — белым!

Бунтовщики осмелели.

— Вы изменник, Маман, предатель! — выкрикнул чей-то звонкий голос, и Мамана охватило тяжкое подозрение: недаром, видно, молвил Рыскул-бий: «Лишь бы джигиты тебе не перечили…»- знал все наперед…

— Эх, одряхлел старый наш тигр! — вырвалось у него с отчаянием. Тот, кто понял, кого упрекает Маман, промолчал, кто не понял, тому и дела ни до чего не было.

— А ну, Турекул, скажи: ты-то любишь свой народ? — молвил Маман, вставая.