Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

— Я свой народ люблю, а не твоих ябинцев!

— Вот ты и есть предатель народа!

Ты за него не цепляйся! Не оправдаешься, — спесиво вступился Шамурат-бий. — Уйди прочь с дороги!

— Джигиты! Вы забыли верное слово русского друга Бородина: тот, кто истинно любит свой народ, полюбит и все народы!

— Руса своего Бородина веди к себе домой! Нам его и даром не надо! — снова подал голос Турекул.

Не ожидавшие, что Турекул так разойдется, джигиты молча слушали спор; только Шамурат, стоя рядом, шепотом поддерживал своего выученика: «Правильно говоришь, верно». А Маман и не думал оправдываться.

— А ну, довольно разговоров! Пора за дело браться! Турекул, джигиты, прекратить пререкания! Проверьте оружие: дула ружей, сабли, концы плеток! — скомандовал Маман.

Привычный приказ вожака отрезвил парней, и они приступили к делу: заглядывали в дула ружей, запыленные стволы протирали полами халатов. Вслед за всеми и Турекул провел раз-другой рукавом по стволу ружья.

Беспрекословное выполнение приказа вселило в Мамана надежду, что все еще обойдется, и он весело спросил:

— Ну, что вы на своих ружьях заметили?

— Ничего! — отрезал Турекул.

— Плохо, значит, смотрели. Еще раз поглядите — увидите на них сильную руку Кузьмы Бородина!

Одни поняли его и молчали, другие — в недоумении пожимали плечами.

— А теперь скажите, — продолжал Маман, — почему мы не хотим защищать друзей нашего друга?

— Эй, Маман-бий, не мути народ! — злобно выкрикнул Турекул и, вскинув ружье на плечо, попятился, не спуская глаз с Мамана. — Ну, кунградские джигиты, по коням! Кончилось мое терпенье! Сорвемся с привязи рода ябы! — И, видя, что парни по одному выходят из строя, еще пуще распалился: — А ты, Маман-бий, коли ты герой, выходи на бой! Потягаемся, кому быть главным: кунграду или ябы?

Сев на коней, джигиты разъезжались на две стороны. Надежда Мамана на прекращение родовой вражды рухнула. Джигиты, оставшиеся с ним, стояли растерянные.

— Эй, бий наш, если хочешь честь сохранить, отвечай Турекулу! — крикнул кто-то из толпы.

Кровь бросилась в голову Маману, он с места прянул в седло:

— Стой, Турекул!

— Остановись, стой на своем, тигренок кунграда! — сказал Шамурат-бий.

Турекул, рванув повод, круто повернул коня и, вскинув ружье, прицелился в голову Мамана. В тот же миг, спасаясь от неминуемой гибели, Маман метнул копье, чтобы сбить прицел. Выстрел грянул в небо, а Турекул навзничь рухнул наземь и остался лежать недвижимо. Маман до крови прикусил губы, спрыгнул с коня и только хотел схватиться за древко, чтобы выдернуть копье, Турекул, пригвожденный к земле, пронзительно завыл, судорожно извиваясь.

— А ну все назад! — тихо молвил Маман, и, напуганные неистовым гневом бия, джигиты попятились, тесня и толкая друг друга. Шамурат-бий, дрожа от страха, затаился за спинами парней. Маман, как борец на арене, засучил рукава:- Кто еще за Турекула? Выходи!

Никто не вышел из круга. Нагнувшись над Туреку-лом, бьющимся как рыба на песке, Маман заглянул ему в лицо. Растрескавшиеся губы павшего помертвели — жизнь покидала его. Тогда Маман, ухватившись обеими руками за древко, с силой дернул копье. Потоком хлынула кровь. Турекул вздрогнул и затих. Струйки холодного пота заливали лицо Мамана. Он поднял тело Турекула с земли и на руках, как ребенка, понес к своему коню.

— Подавай! — крикнул он, завидя Аманлыка. Посадив мертвеца в седло и накрепко прикрутив арканом, Маман сам сел позади и, свободно отпустив поводья, тронул коня вперед.

— Не отставайте! — приказал он, обернувшись к тихо едущим следом джигитам. — Едем к Рыскул-бию.

В ожидании новой беды спутники Мамана лишь молча переглядывались, не смея подать голос. Парни кунграда, скучившись, ехали чуть позади. Когда завиднелись юрты аула, Маман остановил шествие, спустился наземь, приказал сесть на свое место Аманлыку, а сам, на его коне, выехал вперед.

Рыскул-бий вышел из юрты погреться на солнышке, он сидел на расстеленной перед дверью кошме и, взбалтывая, ел айран из большой деревянной чашки. Завидев вдалеке отряд конников, пыливших по дороге, старик бросил ложку и, щурясь, поглядел на них из-под ладони. Лошади были ему знакомы, и он снова принялся за еду. Маман, далеко опередив джигитов, приблизился к юрте и, осадив коня, почтительно приветствовал старца. Почуяв тревогу в голосе Мамана, старик с болезненно бьющимся сердцем прижался спиной к дверце кибитки.

— Сын мой, голос у тебя дрожит. Ребята, что ли, не слушаются тебя?

— Отец, я приехал спросить у вас совета.

— Спрашивай.

— Чтобы сохранить масло от порчи, есть соль. А если портится соль, то чем ее уберечь?

В этот самый миг кунградские джигиты с негодующим ропотом ринулись вперед. Рыскул-бий не видел их, не замечал, — он смотрел в землю, думал. Поднял на Мамана блеклые старческие глаза.

— Если портится соль какой-либо земли, значит, солнце этой земли померкло, — тихо молвил старик.

— Пришел я к вам с повинной головой. Чтобы не померкло солнце нашей земли, убил я единственного сына вашего, отец.

— А-а-а!!!

Отчаянный вопль старого бия заставил всех замереть на месте. Воцарилась такая тишина, будто жизнь на земле прекратилась: не дул ветер степной, травы не шелестели, не летали птицы в поднебесье, не ржали кони, не слышно было даже дыхания человека, стоящего рядом.

Вокруг бия, мертвенно застывшего, будто переломили ему хребет, замерли джигиты, готовые по первому слову старца поднять Мамана на копья… Кровь… слезы… пожары… мертвые матери и осиротевшие дети… И по-новому встает перед ним мощная фигура Мамана, безоглядно жертвующего собой во имя разоренного своего народа. Давно уже приметил и оценил его Рыскул-бий. «Ум, который пришел ко мне в шестьдесят, открылся в нем в двадцать лет».

С великим трудом старик поднатужился, встал, отер рукавом слезящиеся глаза.

— Подойдите ближе, джигиты, слушайте мое отцовское слово. Вождь — слуга своего народа. Если, желая послужить хозяину, оступится он — поддержите; если ошибется — простите. Так нам деды наши завещали. Да не затмится солнце земли нашей. Прощаю! Собирайтесь в поход на врагов Малого жуза.

Прощать смерть сына ох как нелегко! Рыскул-бий произносил каждое слово с передышкой, покачиваясь, ноги его плохо держали.

Слезы брызнули из глаз Мамана. Упав с коня, приник он к ногам Рыскул-бия.

— Спасибо, отец, должник я ваш до конца жизни, отец!

Четыре дюжих молодца подняли тело Турекула и внесли в дом.

Джигитов распустили по домам до утра.

У Аманлыка родился сын. Молодой отец спросил у Мамана, как назвать первенца. И, радуясь вместе с другом, Маман нарек имя мальчику Жаксылык, что значит доброта. И стал он Жаксылыком. Молодые родители без конца твердили: Аманлык-Жаксылык — складно получалось.