Тулепберген Каипбергенов - Непонятные

— Ерназар-ага, это сестра передала, — смущенно прошептал он.

— Спасибо, спасибо! — Ерназар потрепал мальчика по волосам.

Сержанбай широко улыбнулся Ерназару и вместе с Тенелом попятился назад.

— Наш великий хан! — наконец подступился к хану главный визирь. — Отныне весь Хорезм будет называть палвана прозвищем, которое вы ему столь метко дали… Однако непонятно, почему Алакоз на торжествах в честь победы над русскими просит освободить именно русского? Пусть явится к вам позже и разъяснит…

— Хорошо, быть по сему! — хан поднялся и гордо удалился в сопровождении почетных гостей.

Ахун пожирал их глазами. Главный визирь слегка толкнул его локтем, ахун покраснел.

— Не обижайся и не горюй! Мы с тобой пойдем следом…

— О-о, главный визирь! Моя печаль о другом! Гру-шин теперь ускользнет от нас со всеми секретами о Хорезме.

Главный визирь вздрогнул, дернулся всем телом, будто ему конь отдавил ногу.

— Как же нам быть?

Ахун как сорока повел глазами по сторонам, среди множества людей выхватил взглядом муллу Шарипа, поманил его пальцем:

— Эй, мулла, скажи-ка нам, ведь это твои каракалпаки придумали изречение: «У кого бычья сила, у того и ум бычий»? Относится это изречение к Алакозу или нет?

— О-о, конечно! Алакоз, по моему скромному разумению, напоминает еще и изворотливую змею, которая жалит даже того, кто отнес ее в тепло, когда она замерзла…

Главный визирь уставился на жирного муллу с рыжей жиденькой бородкой, крошечной головкой, на которой торчал огромный, как серп, нос и чернели бусинки глаз.

— У каракалпаков есть еще две мудрости, очень подходящие к случаю… Я хотел бы привести их вам! — Мулла вобрал в пухлые плечи крошечную свою головку и зашептал:- Если коня заседлать золотым седлом, поступь у него все одно не изменится… Если свинье отрезать уши, все она останется свиньей… Алакоз… Хоть бийство ему дайте, хоть на трон из чистого золота усадите, он будет все тем же быком. — Мулла заметил приближающегося в окружении людей Ерназара и залепетал:- Простите, великий главный визирь, всемогущий ахун, но я уйду, скроюсь, чтобы не встречаться с этим богохульником!

Когда Ерназар поравнялся с главным визирем, тот обратился к палвану:

— Алакоз, вы отныне гордость Хорезма. Однако разъясните нам, грешным и несмышленым, какой вам прок от этого русского? Почему вы так беспокоитесь?

— Он ученый человек, знания его так обширны, что открывают свет даже таким темным людям, как я…

— Э-э-э, Алакоз, да вы наивный мечтатель! Или вы в детстве не насытились сказками? Впрочем, вы еще молоды, поумнеете! А пока что отправимся-ка во дворец, хан пожелал вас принять. — Главный визирь сделал широкий жест, приглашая Ерназара следовать рядом.

По дороге во дворец ахун не умолкал: он все внушал Ерназару, что темнота лучше любого света, если ты живешь в мире и согласии с обычаями предков, с родственниками и земляками, а вот русская вера, русская власть для мусульман — что зима лютая…

— Но после зимы обязательно наступает весна! — только и сказал ему Ерназар.

Ерназара оставили в приемной; главный визирь и ахун скрылись за одной из бесчисленных дверей. До глубокой ночи никто так и не пришел за Ерназаром, однако стоило ему сделать шаг от двери, как откуда-то раздался голос:

— Алакоз, вас ждет встреча с ханом!

В тревоге и томлении он едва дождался рассвета Однако к хану его повели только в полдень.

Хан излучал милость и благорасположение. Но его сын — разнаряженный, как попугай, юноша — был подчеркнуто холоден. Ниже ханского трона застыли на ковриках в напряженных позах главный визирь и ахун. Ерназар не удостоил их взгляда, поклонился хану и его сыну.

— Ха, Алакоз-палван, как себя чувствуешь? Не очень притомился?

Ерназар снова поклонился.

— Скажи правду, Алакоз, почему обидел муллу из твоего аула? — Хан хитро прищурился. — Зачем заставил его произносить начало молитвы по-каракалпакски? Не бойся, отвечай по совести! Не раскаиваешься ли ты в своем поступке, а?

— Я благодарен вашему величеству за то, что вы удостаиваете меня беседой. — Ерназар прижал обе руки к груди и опять поклонился. — Свое гнездо всякому кажется сделанным из пуха, будь оно даже из колючек. Для меня мой родной язык так же дорог, как для вас — узбекский, для этого вот ахуна — турецкий, а для русского ученого Грушина — русский. Когда ваше величество слушает узбекскую речь, она ласкает ваше ухо. Заговорит кто-то по-турецки — радуется ахун, а по-русски — так Грушину приятно. По-моему, арабы вместе с молитвами стремились распространить свой язык среди нас, насадить его силой… Но это было сотни лет назад. Почему же сегодня я не волен говорить на своем родном языке? И потом, наш великий хан, каракалпаки, я в том числе, не понимают смысла молитвы, когда молятся на чужом языке. Какая же польза и благодать от такого обращения к богу? Оно, по-моему, должно исходить из сердца. Если бы каракалпаки молились по-каракалпакски, все бы они и намаз совершали исправно, и богу служили искренне… Почему поэзию великих Навои и Физули так почитают и так хорошо знают в Хорезме? Я думаю — потому, что она создана не на арабском или фарси, а на всем нам понятном языке. Потому и звучит она не только на устах, но и в наших душах.

— Невежа, а еще берется толковать о поэзии! — вспыхнул ахун. — Ты бы лучше изучил для начала заповеди ислама!

— Вы имеете в виду пять заповедей? — не растерялся Ерназар. — Хотите перечислю? Обрезание, соблюдение поста, пятикратная молитва, жертвоприношение богу и посещение Мекки, если, конечно, представится такая счастливая возможность. Однако кроме этих пяти есть еще шестое правило, о котором, сдается мне, вам неизвестно…

— Нет никакого шестого правила! Ты стал неверным! — с яростью обрушился ахун на Ерназара.

Шестое правило — уважение человека к человеку! — сохраняя невозмутимость, твердо произнес Ерназар.

Хан внимательно и не без интереса наблюдал за этим спором.

— Алакоз-палван, высокомерие и упрямство приносят вред и самому человеку, и его потомкам, и его народу. Есть разновидность тополя — кегей. Кегей — что гордец с задранным носом среди его собратьев тополей… Зернышки он дает — не плоды, раскроешь их, а там всякая мошкара. Плоды человека — это его дела и его слова. Пойми — один куст хивинского винограда полезнее, чем груды камней Каратау. — Хан умолк, поерзал на троне, будто ему хотелось встать и пройтись среди людей, так рабски внимавших ему. — Пока сердце мое преисполнено милости к тебе, открой мне, какие у тебя имеются пожелания? Какие заботы?

Ерназар заговорил свободно и спокойно:

— Наш великий хан, есть у меня три желания. Я открою их вам. Не уверен, что мне когда-нибудь доведется еще раз быть принятым вами. Первое — мой народ нуждается в большей свободе и меньшем налоге; второе — издайте фирман об образовании самостоятельного каракалпакского ханства; третье — прикажите, чтобы дети каракалпаков были допущены в хивинские медресе или чтобы открыли медресе у нас. Нам нужны знания.