Тулепберген Каипбергенов - Непонятные

Когда совет закончился, Ерназар подсел к раненому Генжемурату.

— Твой Хожеке смелый, отважный парень, Ерназар! Ничего не боится! Погнался за врагом, увлекся, оторвался от своих и… — Генжемурат был полон сочувствия.

— Живой, как думаешь? — с надеждой и страхом вымолвил, пересилив себя, Ерназар.

— Надеюсь! Эх, хотел, да не успел броситься ему на помощь! Нас окружили!

— Забудь об этом, не мучай себя! — Ерназар положил руку на перевязанное плечо Генжемурата. — Как думаешь, кому возглавить тех, кто будет просачиваться в Ходжейли?

— Мне! — первым вызвался Ераназар-младший.

— И мне! — присоединился к нему Абдурахман.

— Хорошо, готовьтесь! — согласился Ерназар. …Прошло несколько дней. Соколы атаковали Ходжейли в темную, безлунную ночь. Они действовали быстро и бесшумно одновременно с джигитами, которыми командовали в самом городе Ерназар-младший и Абдурахман. Горожане поддержали отряды Алакоза, и хивинцы бежали без оглядки. Самым выносливым и проворным соколам Алакоз приказал гнать врага до границы — до местечка Майлы-шенгель, а в городе объявить, что война на каракалпакской земле окончена.

Пока глашатаи разносили по городу весть о мире, Ерназар созвал лучших мастеров Ходжейли и велел им возвести для хана шатер в северной части города.

Вскоре шатер был сооружен, и Ерназар явился к Зарлык-хану вместе с мастерами.

— Наш великий хан, объясните этим мастерам: на каком троне желали бы вы восседать?

— Каракалпакский трон должен отличаться от тронов других владык, — не раздумывая сказал Зарлык. — Пусть по форме он будет похож на конское седло. В знак того, что и хан, и весь наш народ не должен успокаиваться. На таком троне не понежишься, о своих обязанностях на нем не забудешь. Седло — это седло, а не мягкая подушка. Мне, всем нам негоже забывать о своем происхождении… О том, что вчерашний всадник, табунщик стал ханом!

Есть люди, для которых собственное горе — это пуля, пронзающая их насквозь; чужое же горе — камень, брошенный в воду. Бывает и так: свое счастье люди не только ищут в несчастьях других, но и строят его на этих несчастьях…

Ханский дворец кишмя кишел именно такими людьми. И зло порождало зло, зависть вызывала зависть.

Меньше чем за год в Хиве сменились два хана, и в кровавой этой череде новый хан оказался самым худшим — и в глазах народа, и во мнении приближенных. Кутежи, разврат, гарем — этому, только этому безраздельно отдавался хан… Казна стремительно опустошалась: расточительство и легкомыслие властелина Хивы не имели границ и меры, разоряли страну больше, чем расходы на походы и войны… «Опора престола и власти»- сановники, придворные, мехремы правили, управляли, расправлялись с людьми и страной по своему усмотрению и хотению. Каждый тащил что мог, тянул в свою сторону, себе, себе, только себе. Каркас ханства гнил, разрушался все неудержимее и стремительнее и вскоре — через два месяца после восшествия на престол нового хана — крыша ханства едва-едва держалась. Она готова была в любую минуту рухнуть, от любого, даже маленького толчка.

Каракум-ишан был в страшном беспокойстве. Он раздумывал, как укрепить, сохранить, поддержать, восстановить былое величие Хивинского ханства. Ишан пришел к выводу: единственный способ не дать угаснуть Хорезму, светочу ислама, — избавиться от развратного, глупого, пустого хана-расточителя. Но как? Чьими руками?

В Хиве Каракум-ишан напросился в гости к Сеид-мухамеду — сыну покойного хана Мухаммеда Амина…

«Сеидмухамед — сильный, умный, крутой человек, во всех отношениях достойный того, чтобы занять трон, — прикидывал в уме ишан. — Ему года тридцать три — тридцать четыре, он энергичен и деятелен, давно и безуспешно рвется к власти, очень честолюбив. После смерти Мухаммеда Амина соперники все время обходили его…»

Ишан повел речь прямо, без обиняков:

— С незапамятных времен никому не удавалось сломать Хиве рога, нанести ханству поражение. Сейчас же я не поручусь ни за что! Творится в нашем государстве нечто страшное, невообразимое! Еще немного — и положение поправить будет нельзя!

Сеидмухамед не уступал ишану ни в хитрости, ни в коварстве. Он взглянул в упор на гостя и криво усмехнулся:

— Что же вы хотите предложить?

— Сейчас, по-моему, нам может сослужить службу поражение хивинских нукеров в Ходжейли. Хан совершил глупость, приказав жестоко расправиться с военачальниками за это поражение. Нукеры, все войско и дворец клокочут от ненависти и возмущения. Сейчас самый подходящий момент избавиться от хана! Убрать это исчадие греха! Неужели же так трудно перерезать ему горло, когда он спит!

Каракум-ишан ничего больше не добавил и не стал дожидаться, что скажет ему в ответ Сеидмухамед.

А через несколько дней, утром, в Хиве было всенародно объявлено, что новым хивинским ханом стал Сеидмухамед — сын Мухаммед Амина.

Сеидмухамед, как оно и положено новому хану, вызвал во дворец всех знатных людей, всех военачальников, всех высокопоставленных духовных лиц. И в числе их — Каракум-ишана.

Настал день, когда должна была состояться церемония торжественного восшествия на трон Зарлык-хана.

Возле новенького ханского шатра Алакоз поставил стражу из двух джигитов. Одному Ерназар всунул в руки копье и саблю, другому положил на ладони черную шапку, а поверх нее — две лепешки. Все с жадным любопытством разглядывали джигита с лепешками, другого будто бы не замечали — копье и сабля в руках воина дело привычное.

— Наш великий хан, уважаемые бии, мужественные военачальники и соколы! — громогласно обратился к народу Ерназар. — Обычно владык охраняют воины, стражи с оружием в руках, поэтому вам не надо объяснять, почему вот этот джигит держит копье и саблю. Но вот тот, посмотрите на него внимательно, — Ерназар повернул голову в сторону второго стража, — он, я догадываюсь, всем вам в новинку. Почему у него — видавшая виды шапка, да еще с лепешками сверху?

— Любая загадка нуждается в отгадке! — крикнул Мухамедкарим.

— Наш великий хан, уважаемые бии, отважные военачальники! Помните, как мы мечтали у «русской стены» о том дне, когда у нашего ханства появится свой символ, свой герб. Я долго думал и вот что придумал. Вот оно — мое предложение!

— По-моему, я отгадал загадку Алакоза! — произнес Зарлык-хан. — Каракалпакский народ будет встречать гостя хлебом, а черную шапку будет класть перед ним как дастархан… шапку, которую носили предки.

— Вы действительно отгадали, наш великий хан! Именно так я и думал. Хорошо бы еще, чтобы на всех воротах нашей будущей столицы стояли соколы, вот так вот положив на ладони свои шапки, а на них — хлеб! Все народы гостеприимны, каждый по-своему. Мы же провозгласим о своем гостеприимстве и мирных намерениях с помощью этого знака! В аулах тоже нужно бы поставить джигитов!..