Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

— Кто это? — спросил Мухаммед Рахим.

— Орынбай. Хан усмехнулся:

Тот Орынбай, который просил у Бухары помощи?

— Он.

Не допросился, значит? А то пришлось бы моим нукерам укоротить хвост эмирской лисе, чтобы не охотилась за зайцами в чужих угодьях.

Хвастливой была речь хана. Легко грозить Бухаре, когда стоишь на вершине Борши-тау, в тысяче верст от столицы эмира, и когда известно тебе, что лиса и не замышляла покидать свою нору.

Верховые между тем стали подниматься на Борши-тау и стегали коней, понуждая их вскарабкиваться по крутому заснеженному склону. Плохо удавалось это лошадям. Бедные, они выбивались из сил, стараясь угодить всадникам.

— Айдос, — сказал хан, — встретьте посланцев «бухарского бия». Засекут они невинных коней.

То ли не хотел говорить с Орьшбаем правитель и тем унизить себя перед сторонником эмира, то ли действительно жалел лошадей… А может, и не то и не другое. Нужно было помучить Орынбая, сделать его путь к ногам хана долгим и тернистым.

Айдос спустился с вершины на тропу, что огибала холм, и оказался перед разбойным бием и его спутниками.

Икнул Орынбай от удивления и неожиданности. Ему нужен был хан Хорезма, а не бий степной, не проклятый Айдос.

Ты, Айдос? — спросил Орынбай и выпучил на старшего бия глаза. — Почему ты?

— Не то спрашиваешь, — ответил спокойно Айдос. — Спроси, разрешит ли тебе хан приблизиться и покаяться в грехах своих…

В каких грехах? — рявкнул разбойный бий.

— В тех, из которых соткана вся твоя жизнь. Не занесена еще снегом тайны тропа, не остыли еще кони, носившие тебя к эмиру Бухары с черными словами измены.

— Мы свободные степняки, — снова попытался возразить Орынбай, но сын его, Мулла Давлетназар, тронул коня своего и заслонил отца от Айдоса. Сказал:

— Дедушка-бий, эмир и хан произнесли по одному слову, обращаясь к каракалпакам. Слова эти разные: одно — «умри», другое — «живи». Мы выбрали последнее, сказанное правителем Хивы.

— Не торопись, сынок! — схватил руку Давлетназа-ра разбойный бий. — Не давай хану конец аркана, которым мы привязаны к Жанадарье. Не поноси Бухару, уши эмира везде.

— Молчи, отец. Уши хана тоже везде.

Мулла Давлетназар хлестнул коня и поспешил следом за Айдосом на вершину Борши-тау.

Хан встретил молодого бия приветливой улыбкой. Понял: ловок джигит, решителен, а с ловким и решительным проще иметь дело, чем с неповоротливым и осторожным. И еще понял, что Орынбай отдает под его власть род мангыт и сообщить об этом торопится молодой бий.

— Кто умеет видеть, тот быстрее достигает цели, — сказал хан, когда Мулла Давлетназар приблизился к нему. — Кто умеет слышать, быстрее познает истину.

— Я весь внимание, великий хан! — склонил голову сын Орынбая. — Повелевайте!

— Ты мудр, хоть и юн. Оставляю за биями рода мангыт все их права и-все привилегии до конца дней. Теперь вы — дети мои. А какому отцу не хочется быть ближе к своим сыновьям? Сократите путь от аула вашего до Хивы. Переселяйтесь за Айдос-калу, ближе к Амударье.

— Быть ближе к вам, великий хан, наше желание. Начнем перекочевку.

С каждым новым словом, произносимым молодым бием, светлело лицо хана. Нравился правителю Давлетназар, и, желая поощрить юношу, он вынул из коврового хурджуна неизвестно для кого предназначенный нож с золотой рукоятью и протянул Мулле Давлетназару:

— Пусть этот нож, как и вы, служит делу возвеличения Хивы.

Не слез — скатился с седла Давлетназар, обнял ноги ханского коня, трижды коснулся лбом заснеженной земли, взял нож из рук Мухаммед Рахима и поцеловал голубое лезвие. Раз и другой поцеловал, громко чмокая и приговаривая:

— Клянемся в верности… Клянемся в верности… Все клялись в верности хану, все называли себя его рабами. Но никто не падал под копыта его коня. Первым упал Давлетназар. Не руки, не голову отдавал хану — сердце свое молодое отдавал. Как не оценить такое? Как не приблизить юного бия к себе?

— Вы молоды, но мудры. Поможете нам дойти до последнего аула каракалпаков и там закончить поход.

Давлетназара попросил — не старшего бия своего на каракалпакской земле. Задохнулся Айдос от обиды. Ведь он провел хана по умиротворенной земле до самой Жанадарьи, бросил к его ногам народ свой, а на последнем шаге отказался Мухаммед Рахим от услуг бия, отдал место советника и друга этому безусому юнцу, врагу Айдоса и самой Хивы. Нет справедливости в подлунном мире.

— Последний аул каракалпакский Маман-бия, — сказал Давлетназар, входя торопливо в роль друга и советника хана. — Дойти до него легко, взять его — трудно. Двести нукеров собрал бий, сто прислали казахи. Войско целое.

— А русские? — с издевкой спросил хан. — Прислали русские своему «русскому бию» нукеров?

Видно, донесли хану лазутчики, что Маман отправил послов в Россию. Поиздеваться решил он над наивностью жанадарьинского бия.

— Не прислали, великий хан, — в тон правителю ответил Давлетназар.

— Может, еще пришлют?

— Если пришлют, то только косточки послов. Небось волки уже обглодали их.

Все больше и больше нравился хану смелый, острый на слово молодой бий. Будь у него в хурджуне еще один нож с золотой рукоятью, он и его подарил бы Давлетназару.

— Веди, веди нас, юный бий, к последнему аулу каракалпаков. Хочу видеть кости послов.

Хан тронул своего вороного и пустил его вниз, к подножию Борши-тау. Там ждали правителя уже озябшие на зимнем ветру нукеры. Пора было двигаться к последнему каракалпакскому аулу.

Дорога войны не всегда орошена кровью. Прошли нукеры хана от Амударьи до Жанадарьи, а мечей из ножен не вынули. Земля каракалпакская отдавала себя Хиве безропотно. Под копытами тысячи коней не заропщешь, горе и боль не выкажешь.

Не вынули бы из ножен мечей нукеры и на краю каракалпакской земли, не окажись там аул «русского бия».

— Покорись, Маман! Склони голову перед ханом Хорезма! — сказал посланный для переговоров с «русским бием» Айдос. Вместе с соседом Мамана, разбойным Орынбаем, он приехал в аул за час до появления конницы Мухаммед Рахима. — Кровь-то степняков не вода, не даст она взойти семенам жизни. Не проливай ее!

— Кровь врагов наших вода, — ответил Маман. — И чем больше будет ее пролито, тем свободнее станет наша жизнь…

— Но и кровь твоих аульчан прольется, — вмешался Орынбай. — Сила-то какая идет! Растопчут хивинцы и аул твой, и тебя самого. Бери белый флаг и иди навстречу Мухаммед Рахим-хану!

Верно, сила шла великая. Земля гудит и под сотней копыт, а тут тысячи топтали ее. Слышен был гул, далекий пока, но с каждой минутой он приближался, становился все явственнее.

Ни слова Орынбая, ни топот копыт не напугали Мамана. Может, и напугали, но не выказал он этого. Ответил спокойно и Айдосу, и Орынбаю: