Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

Прекрасна была Кумар. Страдание измучило ее, но не обезобразило. Напротив, глаза вроде стали темнее, и огонь в них горел ярче. Рдели малиновым цветом щеки, на губах играла улыбка.

— Правда ли? — спросил со стоном Мыржык. Сказала бы «нет», поверил Мыржык и не стал бы наступать далее. Но не сказала «нет» Кумар. Сказала другое, отчего зашлось болью сердце Мыржыка:

— Правда, мой господин.

Ему, однако, не нужна была эта правда. Другую искал.

— Проклятый Кабул! — произнес он. Отвергла Кабула Кумар:

— Нет, мой господин, человек этот не виновен.

— Значит, Айдос?

— Ни при чем тут дедушка-бий.

— Тогда кто же? — Я.

— Заманила, выходит? — злорадно прошипел Мыржык.

Али весь сжался, как тогда вечером, когда Кумар словами и взглядами дразнила хивинца. Боязно ему стало: вдруг признается сноха, обрушит на себя гнев Мыржыка? А зачем? Ведь заманивала не прихоти ради, не о радостях думала. Сказал же Айдос: «Так, может, и лучше. — И похвалил сноху:- Хвала Кумар!» Чему-то великому послужила смерть племянника хана. А если великому, то не наказывать надо женщину, поднявшую на хивинца руку, а награждать похвалой! И Али мысленно стал просить Кумар не сознаваться в грехе, требовать стал: «Не смей, сношенька! Прикуси язык-то!»

И она услышала Али. А может, не услышала, догадалась сама, что надо сказать мужу…

— Гостеприимной была. Разве хорошо закрывать дверь перед путником. Несчастен тот дом, из которого убегает гость. Я следовала обычаям степи, мой господин.

Мыржык сжал руками голову, закачался, стараясь унять боль сердца.

— Да, гость не убежал… И не убежит теперь. Оставила ты его в моем ауле навечно.

Бегис, молчавший все время, добавил:

— Айдос оставил.

Поднял голову Мыржык: верно ведь! Брат старший прислал хивинца сюда. Прислал, чтобы убили. Вот кто истинный виновник.

— Нет! — закричала Кумар. — Я… я оставила…

— А-а! Сообщница Айдоса! — Мыржык поднялся и занес руку над Кумар. Ударить хотел, но не ударил, ругнулся:- Пошла вон, беспутная…

В непогоду оказался Айдос и его спутники перед ханским дворцом. Над Хивой висели тяжелые тучи, грозящие вылиться дождем, разразиться молнией и громом. Народ попрятался во дворах, боясь гнева небесного, как и гнева ханского. Улицы, по которым ехали степняки, были пустынны; тишина лежала над городом, только из- за стен дворца доносились говор и музыка.

Опоздали к началу праздника бии. Торопились, гнали коней, но путь далек, не одолеешь дороги за день. Остановились у ворот, когда пиршество было в самом разгаре.

Айдос спрыгнул с усталого коня, бросил повод До- спану, черенком плети постучал в толстую узорчатую дверь.

Стук был громким и эхом пронесся за стенами. Даже если бы спала стража, то проснулась бы. Но не отозвался никто.

Тогда Айдос крикнул:

— Откройте!

Не спала, оказывается, стража и не отходила от ворот. Ленивый, гнусавый голос спросил:

— Кто ты?

— Айдос!

— Что тебе надо?

Званого гостя спрашивали, что ему надо. Не бывало такого прежде в ханском дворце. Знала стража старшего бия каракалпаков, пропускала его беспрекословно и еще улыбалась приветливо. Иногда ворота открывались загодя, как только бий появлялся в конце улицы. Видно, новый хан сменил стражу, поставил к дворцовым воротам невежд и грубиянов.

Будь Айдос один, накричал бы на стражников, заставил открыть ворота. Но рядом стояли люди его, и унизить себя руганью он не мог. Решил обратить все в шутку. Сказал весело:

— Еду стать ханом.

Сонная одурь мигом оставила стражников. Они залились смехом. И смех был гадливым, оскорбительным для бия. Гнусавый голосок пропел стишок, сочиненный, видно, только что:

Плетью вроде бы хлестнули этими словами по лицу Айдоса. Коня так не хлещут, даже в ярости. Ответить бы тем же, но недостойно главного бия вступать в перепалку со стражниками. Повернулся он к спутникам своим, сказал растерянно:

— Поезжайте обратно, родные.

Без грома, без молнии начался дождь. Не густой, но лица и руки степняков обмыл разом.

— Поедем, пожалуй, — охотно согласился Кабул. Не по собственной воле, по понуждению Айдоса приехал он в Хиву и теперь легко покинул бы ее. — Погода сопутствует нашей судьбе. Вся в слезах.

Кадырберген поддержал Кабула. Не нравилась ему Хива, как и погода. Стесняла душу.

— Да, бог прибавляет к нашим слезам слезы небесные, а вот убавить забывает… Самим об этом надо заботиться…

Ладонью, рукавом чекпена стал стирать с лица холодную влагу.

— Посланец Хивы, пригласивший нас, оказался бродячим псом, — сказал Кабул. — Пролаял на ветер. Вернемся в свои аулы, насытимся у собственных котлов.

— Вернуться придется, — согласился Айдос. — Однако обидой нашей какую гору разрушим, какую птицу поймаем? Хозяин-то во дворце, а мы на дороге. Не узнает хан, что на сердце каракалпаков, не услышит их печальных слов. А должен узнать, должен услышать. Не для того скакали за солнцем, чтобы не увидеть ут pa… Поезжайте-ка на базар, купите по барану на двоих и ждите меня у Маман-шенгеле. Там, в зарослях, и дождь не страшен.

Айдос кинул Кабулу мешочек с деньгами, и тот схватил его на лету, как ястреб ласточку. Ловка была рука охотника.

— Будь по-твоему, Айдос! Когда ждать тебя у Маман-шенгеле?

— Если войду во дворец с поднятой головой, то до заката солнца, если с опущенной, то после заката, — ответил Айдос.

— С опущенной идут не к трону, а на плаху, — усмехнулся Кабул.

Кадырберген замахал руками, будто хотел отогнать страшную мысль Кабула:

— Не склоняй голову, Айдос!

— Желание ваше — закон! Достойно ли вольного степняка склонять голову!

Айдос взял из рук Доспана повод, повел своего коня к дворцовым воротам. Крикнул, прощаясь с биями:

— Светлой дороги вам, родные!

Первым повернул коня от дворца Кабул. Поддал под бока своему вороному бедуину, послал вперед. И тот повел за собой всю стаю биев по пустынной хивинской улице. Застучали копыта, отозвались дробью за стенами дворца.

Один остался Айдос. Собрал все мужество свое, всю волю. С поднятой головой надо было войти во дворец: не просить, не уговаривать, не унижать себя.

В двух шагах от ворот Айдос замер. Замер, как ту-рангиль в затишье. Пусть увидят бия стражники, пусть распахнутся створки! Сами распахнутся перед главным бием каракалпаков.

Чуда требовал Айдос.

Существует ли оно, чудо это, в подлунном мире? Является ли оно тому, кто ждет, требует его?

— Что же ты медлишь, войди! — прозвучал голос. Не из- за ворот, не из- за стен дворца прозвучал. За спиной Айдоса. И был он слабым, старческим, ничтожным. Однако дерзким. — Покажи свое могущество!