Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

— Полно вам, Есенгельды-ака! — взмолился Кадырберген. — Что уж так все у вас безотрадно… Живые должны жить и благодарить бога, что жизнь им даровал. Вместо слов горьких примем-ка лучше мясо сладкое. Тем более что оно уже готово и само просится в рот.

— Слава мудрому Кадырбергену! — засмеялся Айдос. — Примемся за мясо, а несчастья и беды от нас не уйдут.

Все расселись на сухих ветвях, как на мягких кошмах, подобрали под себя ноги. Потянулись к деревянным шомполам. Мясо было горячим, будто угли, и обжигало руки. Но это не остановило степняков. Они с веточек снимали его зубами и отправляли в рот.

Трапеза мирит всех, даже врагов. Забыли степняки тревожное и грустное, навеянное словами Есенгельды. И про опасность забыли. Тишина подкупала каждого.

Когда одолели первого барана, а второй, разделанный на сто кусков, повис над огнем, степняки подобрели вовсе. Не то что спорить, думать ни о чем неприятном не хотелось. И если бы не Есенгельды со своими предостережениями, забыли бы о хане, о его нукерах, о шакалах, которые бродят где-то в чащобе. Но неугомонный Есенгельды не утихал:

— Не глуп ты, Айдос, а поступаешь неразумно. Зря у ханских ворот крикнул, что едем в Маман-шенгеле. Не только у меня, но и у стражников есть уши.

— Для них и сказано было, — ответил Айдос.

— Хану хочешь помочь найти себя?

— Нет. Хочу, чтобы не мучили понапрасну коней в степи, отыскивая Айдоса.

— Здесь решил накинуть на себя аркан?

— На своей земле легче умереть.

— Начнут накидывать аркан — не одного тебя захватят. Эй, джигиты, не убраться ли нам отсюда подобру-поздорову…

— Воля ваша, Есенгельды-ага. Закончим второго барана — и седлайте коней!

Джигиты стали подносить новые веточки с нанизанным на них мясом, горячим как уголь, обжигающим руки и губы. Вдруг раздался стук копыт в зарослях джангиля.

Пара коней шла напористо по тропе, ведущей к поляне.

— О алла! — вознес руки к небу Есенгельды. — Торопятся, шакалы…

Есенгельды хотел подняться, но Айдос остановил его:

— Не твой — мой час пробил, старик.

Айдос встал и пошел навстречу спешащим к турангилю всадникам.

Есенгельды не ошибся: это были нукеры, вооруженные, на горячих конях.

— Айдос! — крикнул первый, едва конь вынес его на поляну. — Собирайся! Тебя требует Мухаммед Рахим-хан. Приказано доставить в Хиву немедленно.

— Повинуюсь, — опустил голову Айдос и направился к своему коню, стоящему у турангиля.

Домой Али вернулся вроде бы и не стремянным. Понял это, когда прощался с Айдосом за холмом Мыржыка. Не думал уже бий о своем помощнике, забывал о нем на глазах, торопился расстаться. Последнее, что сказал: «Быка из загона возьми, пусть будет твоим началом счастья и богатства».

Какое уж там начало счастья! Если старшему бию не дал счастья рогатый, а бий-то достойнее своего стремянного, почему вдруг подарит его Али? Да и не за что. Предал своего бия Али. струсил, когда над ними обоими закружила птица смерти. Не клюнула еще ни Айдоса, ни Али, но ведь путь до Хивы далек, и найдет время, чтобы клюнуть. За смерть хивинца придется расплачиваться смертью.

Как расстался с бием Али, как передал его в руки Доспана, так и занемог. Слез с коня у самого дома сам не свой. В юрту вошел чужим. Будто все глядело на него с укором: зачем явился, здесь ли тебе место?

И сын спросил, косо глядя и хмурясь:

— Прогнал тебя Айдос-бий?

Убил бы щенка за сказанное, не будь он прав.

Прогнал ли Айдос своего помощника или отпустил, пожалев, суть-то одна: не нужен он больше старшему бию.

Собственная ненужность мучила Али. Признаться в этом не мог. Выше его сил было это. Сказал, однако, другое:

— Если, послав меня женить сына и подарив на главный калым своего быка, посчитал, что прогнал, то прав ты, Жалий…

Не поверил бы Жалий отцу, не упомяни тот рогатого. Солгать про быка — опозорить весь род. И про женитьбу не солжешь. Думали про невесту для Жалия давно и калым собирали.

Зарделся Жалий: то ли устыдился сказанного, то ли обрадовался вдруг выпавшему счастью, но не сказал «спасибо» ни отцу, ни старшему бию.

В юрте Али повторил все жене. Она, немощная, поднимавшаяся с постели лишь с чужой помощью, тут, обрадовавшись, поднялась сама.

— Дожила все же до счастливого дня, — сказала бедняжка, держась слабыми руками за жердь, что подпирает свод юрты. — Да отблагодарит Айдоса всевышний! Заботится о нас старший бий.

— Люди другое говорят, — робко вставил свое слово Жалий.

— Перестанут говорить, как поведу быка счастья и богатства к будущему свату, — отверг чужой навет Али. — Ни делом, ни словом не унизил нас старший бий.

— Э-э… — простонала жена Али. — У людей свои заботы, у нас свои. Пошел бы, отец, поискал невесту Жалию.

Поворачивалось дело так, что и думать о своем несчастье было некогда, и разлад с Айдосом не мучил уже сердце Али, как прежде. Ветром налетели на него заботы, закружили его. Успел только сойти с коня, а снова надо лезть в седло. Теперь не по Айдосову приказу, а по собственной нужде.

Куда, однако, скакать? Где невеста-то?

Мать ласково, чтоб не обидеть сына, спросила:

— Может, приметил какую девушку, так скажи, сынок. Если в нашем ауле она, так и седлать коня не надо. Засветло обговорит все отец, а утром погонит быка за калым.

Помялся Жалий и выдавил из себя: — Дочь Гулимбета…

— О-о! — протянула мать. — Придется седлать коня. Далекую невесту выбрал сынок.

— Это какой Гулимбет? — решил уточнить Али. Ему ведь предстояло искать будущего свата в степи.

Гулимбет- соксанар, из аула Маман-бия.

— Странное прозвище! — удивился Али. — Гулимбет, Считающий просо…

— Хорошее прозвище, — одобрила мать. — Если умение считать передалось дочери, то будет кому копить богатство. Наш-то Жалий простодушен и доверчив, у него все из рук и ничего в руки!

— Наверное, умение считать — тоже счастье, — рассудил Али. — Пусть оно войдет в юрту Жалия.

— Пусть, — согласилась мать.

Бык Айдоса, оказывается, нес счастье всякому, кто становился его хозяином. Али перестал сетовать на судьбу свою: не обделил, выходит, бог его, раздавая блага земные. И сына Жалия не забыл. Глядишь, станет настоящим степняком. Вот оно — начало счастья.

Не знал Али, что не началом счастья был этот день, а началом несчастья.

Ранним утром, оседлав коня, он поехал сватать дочь Гулимбета, Считающего просо.

Однако лучше бы не ездил. Едва конь вынес его от аула, как с другой стороны в аул въехали Бегис и Мыржык. Въехали и остановили коней у юрты Али.

— Эй, джигит! — крикнул Бегис, вызывая Жалия. — Небо опрокидывается на землю, а ты спишь в своей норе ровно суслик.

На крик вышел Жалий, удивленный и напуганный: может, в самом деле беда?