Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

— Наш бий так радостен, — сказал старший зодчий, будто на плечи его опустилась птица счастья.

— Опустилась, опустилась, — ответил смеясь Айдос. — И послал ее великий Мухаммед Рахим-хан, сдержав слово, данное бедным степнякам.

Старший зодчий не слишком, видно, чтил хана и не больно восторгался его человеческими достоинствами, потому что не закивал одобрительно, выслушав похвалу в адрес Мухаммед Рахим-хана, и счел нужным добавить к имени правителя Хивы имя его визиря.

— Помнят о вас, достойнейший Айдос-бий, Мухаммед Рахим-хан и его правая рука Кутлымурат-инах.

— О, Кутлымурат-инах — яркая звезда на небе священной Хивы! — понял гостя Айдос. — Да будут его дни долгими, а путь в этом мире светлым!

Обменявшись любезностями, на которые последнее время Айдос стал великим мастером, гости направились в юрту совета.

— Где будем строить город? — спросил хозяина старший зодчий.

Такого вопроса, признаться, всерьез не задавал себе Айдос. Он вообще не очень-то задумывался о месте столицы каракалпаков. Потрепав растерянно бороду, он стал прикидывать, где действительно мог бы быть город… Это не юрта, которую ставь где хочешь и переноси куда хочешь. Стены городские кладутся навечно.

— Не посоветоваться ли вам со стариками? — предложил старший зодчий. — Уходящие из жизни больше знают о ней, чем входящие в нее.

Айдос позвал Доспана:

— Сынок, собери седобородых. Пусть идут в юрту совета. А тех, кто не сможет добраться, посади на осла и доставь сюда.

Доспан вскочил в седло и помчался в аул.

Пока гости проглатывали горячие баурсаки, приготовленные еще на рассвете женой Айдоса, — всякое дело, как известно, надо начинать на полный желудок, а чем лучше его наполнить, как не облитыми в скоромном масле галушками! — стремянный обскакал аул и вытащил из юрт и мазанок стариков. Вытащил и погнал их на холм, в юрту совета. Осла нагружать не пришлось. Собственными ногами обошлись седобородые, даже палки с собой никто не взял: и на склоне жизни полны сил степняки.

— Родные мои! — обратился к старикам Айдос, когда седобородые вошли в юрту и самый последний из них опустился на палас. — Богу угодно, чтобы появился на свет город каракалпаков. Повелитель правоверных великий Мухаммед Рахим-хан прислал к нам своих мастеров, искуснейших из искусных, мудрейших из мудрых, прозорливейших из прозорливых, и наказал украсить степь башнями цитадели, минаретами мечети, стенами дворца. Готовые приступить к славному делу, зодчие спрашивают: где бы мы хотели видеть свой город? Подумаем же вместе, родные, и ответим мастерам.

Всякие задачи решали на своем веку седобородые: и большие и малые, и легкие и трудные, и умные и глупые, а такой задачи решать не приходилось. Потому сложили руки на коленях и стали думать: где поставить город каракалпаков?

— На берегу Арала, — предложил кто-то из стариков. — Есть там песчаная коса, вдается далеко в море, не подступится к городу враг, а если и подступится, так только с суши. С суши короткую стену и поставим.

— Нет, — сказал другой старик, — у переправы через Аму, где сто лет ходят караваны, поднимать город надо. Ни один купец не минует его базара.

— Э-э, — усмехнулся третий, — караваны пользуются переправой не в одном месте, а в четырех местах. Городские стены возведем в одном месте, а купцы пройдут в другом. Значит, надо строить четыре города.

За третьим стариком пожелал высказать свое суждение четвертый, за четвертым пятый, за пятым шестой. А всего в юрте оказалось двенадцать седобородых. Бороды у них были короткие, языки же длинные, а длинный язык опасен не только в сплетнях и пересудах, на совете он тоже опасен. Затянулся бы до полудня спор о том, где лучше стоять городу каракалпаков, не вмешайся в разговор долговязый Кадырберген. Очередь его была последней, потому что сидел он с самого края. Но уж таков был нрав неполноправного бия — никак не мог смириться с потерей власти в ауле и нет-нет да и показывал себя главным среди почетных степняков.

Сказал долговязый Кадырберген:

— Объявили мастера, что в городе должно быть двое ворот. Одни открываются на север, другие на юг. В одни входят караваны из Хивинского ханства, в другие из русского или из казахского. А если входят, то и выйти должны. Кое-что оставят у нас, кое-что возьмут и отправятся дальше в Хиву или к Жанадарье.

Слушали старики и дивились разумности того, что произносил Кадырберген. Оказывается, долговязому степняку многое виднее и все понятнее, чем остальным степнякам. Правда, о том, что караван в одни ворота входит, а из других выходит, и они догадывались, но догадка-то его была не просто догадкой, — за ней следовала та самая мудрость, которая всех удивила и обрадовала.

— Где делает привал караванщик? — спросил Кадырберген у стариков и сам ответил: — На половине пути. И верблюд устает, и караванбаши устает. Значит, милые мои, город с двумя воротами должен стоять посредине, между Хивой и Жанадарьей.

Нет, этот неполноправный бий, долговязый Кадырберген, в самом деле хорошо все видел. Напрасно не сделал его своим советником хан Елтузер-инах. Сделал бы, не помер бы так рано и не оставил бы после себя казну пустой.

— А где находится половина пути между Хивой и Жанадарьей? — снова спросил стариков Кадырберген и снова за них ответил:- В нашем ауле. В том самом месте, где мы с вами сидим.

— Ха! — воскликнули седобородые. — Ведь верно, наш аул — это пуповина каракалпакской земли. Сам бог избрал подножие холма для аула Айдоса. Пусть город встанет на месте юрт и мазанок.

Айдос тоже воскликнул:

— Ха!

Ему-то город мнился иногда именно на этом месте, у своенравного Кок-Узяка, злого по весне и доброго по осени, подле холма, с которого видна вся степь чуть ли не до самого Арала.

Осталось сказать «Ха!» зодчим. Если не всем четырем, то хотя бы одному — старшему. И он, наверное, сказал бы, да высокая ученость не позволила ему так по-простецки повторить вслед за неучеными слово одобрения. Он должен был посмотреть аул и подумать. Посмотреть не как гость, а как зодчий.

Он поднялся с ковра и пошел к выходу.

— Желание почтенных аульчан ценно, как золото, но истинность золота определяет ювелир, — сказал он.~ Глянем на землю, которая должна принять камень городских стен.

Старики поспешили вслед за старшим зодчим на склон холма и здесь остановились, молчаливые и торжественные. Им хотелось услышать подтверждение тому, что сказано было Кадырбергеном. Услышать то самое «Ха!», без которого не положат зодчие на землю камень. И немножко боязно было: а вдруг непригодна их земля родная для возведения на ней дворцов и мечетей, для великих строений не предназначена?

Не сразу покинула седобородых тревога. Долго думал старший зодчий. Мысль его текла, как песок с бархана, потревоженный легким ветром: то тронется, то замрет. Видно, мастера, создающие все на тысячу лет, и в думах не умели торопиться.