Виктор Поротников - Митридат

Она быстро усваивала приемы любовных утех, не ведая, что ее неутомимый любовник почерпнул все это на ложе с женщиной, давшей жизнь им обоим. В отличие от Антиохи, Статира не гнушалась самых откровенных ласк, ища более глубокого наслаждения в разнообразии поз. Она любила брать инициативу на себя, раскрывая перед Митридатом свою страстную горячую натуру.

Если Антиоха отдавалась Митридату ради будущей диадемы царицы, то Статира делила с ним ложе, войдя во вкус подобной «гимнастики», ценя своего брата в первую очередь как непревзойденного любовника, а уж потом как возможного будущего супруга.

Статира знала, что мать и ей подыскала жениха. Она надеялась, что страсть Митридата избавит ее от участи Антиохи. О предсказаниях халдеев Статира ничего не знала, видимо, Антиоха не делилась с ней этим.

Выяснив это в одной из бесед со Статирой, Митридат подумал, возможно, Антиоха пыталась обмануть судьбу, стремясь как можно скорее стать его женой, хотя ей, по-видимому, уготован богами иной супруг, иной жребий. С этого момента мысли Митридата были заняты только Статирой. Ее он боготворил, ее желал видеть своей супругой.

Митридат несколько раз затевал с матерью серьезный разговор о том, что их соития на ложе необходимо прекратить, что он устал от двусмысленных замечаний Гистана, от кривых взглядов служанок и их перешептываний. Он не желает постоянно оправдываться перед Антиохой. И уж конечно, не намерен жить открыто в супружестве с родной матерью, прикрываясь ложью о своем происхождении.

Царица всякий раз выслушивала сына, не перебивая. В ней больше не чувствовалось внутреннего протеста, у нее больше не вырывались пылкие слова и жесты. В ее облике была странная умиротворенность и покорность. Она не пыталась спорить, возражать, вешаться сыну на шею. У нее на лице то и дело появлялась загадочная улыбка.

Глядя на эту улыбку, на согласные киванья головой, Митридат порой умолкал на полуслове, словно завороженный этой мягкостью в лице матери. Он никак не мог разгадать выражение ее глаз, когда она украдкой наблюдала за ним во время беседы или за трапезой. Он не раз ловил на себе этот странный взгляд и впадал в непонятное смущенние и даже злость на самого себя. Митридат решил, что мать, вероятно, глубоко страдает в душе, но не хочет показать ему этого. Ее естество, наверное, властно требует того, к чему так привыкло за прошедшие полгода, превращая каждую ночь в пытку.

Как-то раз Митридат, движимый жалостью, прижал мать к себе, когда их никто не видел. Он хотел увлечь ее в укромный уголок дворцовых покоев, где они не раз уединялись средь бела дня еще совсем недавно, но царица воспротивилась этому.

– Мне приятно, что я по-прежнему желанна тебе, сын мой,- промолвила Лаодика,- но сейчас нам не повредит небольшой перерыв, чтобы разобраться в самих себе. Во всяком случае, я в себе должна разобраться. Скоро мне предстоит решать судьбу не только свою, но еще одного… человека.

И опять Митридат ощутил на себе этот непонятный странный пронизывающий материнский взгляд. Кого она имела в виду, говоря такие слова? Антиоху?.. Статиру?.. А может, своего младшего сына?

Митридат терялся в догадках, томился непонятными предчувствиями, старался взглянуть на себя и своих близких глазами постороннего человека. Он просил прощения у матери и Антиохи при каждом удобном случае, чувствуя свою вину перед ними за свои отношения со Статирой. Припадал к ногам Статиры, мысленно казня себя за то, что не разглядел сразу, насколько она лучше и нежнее Антиохи.

Статира воспринимала эти бурные излияния брата как должное. Их взаимная привязанность росла с каждым днем, хотя между ними не было сказано ни слова о любви. Соединяющая их нить была соткана из взаимного вожделения и тех впечатлений, какие они носили в душе после страстных объятий на ложе.

В начале осени из Диоскуриады в Синопу прибыло пышное посольство на том же самом корабле, только выкрашенном в красный цвет. Жениха среди послов не оказалось, хотя он обещал лично доставить свою невесту в Диоскуриаду.

Глава посольства, льстивый улыбающийся грек, поведал царице Лаодике, что Провака отвлекли от этой поездки «неотложные дела».

– Что за дела?- нахмурилась Лаодика, не выносившая людей, которые не держат слово.- Твой повелитель берет в жены не какую-нибудь пастушку, но дочь понтийского царя, мог бы отложить на время все заботы.

– К сожалению, царица, эту напасть отложить невозможно,- печально вздохнул посол,- на наши земли опять напали варвары, живущие в окрестных горах. Провак собрал войско, чтобы отразить их.

– Так у вас там война?- насторожилась Лаодика, не переставая хмуриться.- В таком случае до свадьбы ли будет Проваку?

– О царица,- заулыбался посол,- все греческие города на побережье Колхиды живут такой жизнью: варвары тревожат нас, мы тревожим варваров. Впрочем, колхи и гениохи бессильны перед стенами городов. Все, что они могут, это опустошать наши поля и виноградники. Дикий народ!

– Ну, если так…- неуверенно промолвила Лаодика, немного успокоившись. В ней росло желание не выдавать Антиоху за Провака, и, чтобы подавить его, она вспомнила оскорбления, которые бросала ей дочь.

Вскоре красный корабль отплыл обратно к берегам Колхиды, увозя царскую дочь и ее приданое.

После отъезда Антиохи в Диоскуриаду Митридата не покидало чувство вины перед ней, словно он был в сговоре с матерью, мечтавшей поскорее избавиться от нее.

Внезапное охлаждение к нему матери также действовало на него удручающе. Митридат полагал, что с прекращением их интимных встреч между ними все же останутся трепетные поцелуи в уста, пламенные взгляды украдкой, волнующие объятия наедине, но ничего этого не было. Мать оставалась с ним холодно любезной и неприступной к нескрываемой радости Гистана. Старший евнух действительно знал слишком много.

И вот наступил день, которого Митридат поначалу ожидал с таким нетерпением и о котором совсем позабыл, увлекшись утехами на ложе.

Мнаситей и Багофан поставили Митридата в известность об ежегодном осеннем смотре войск в долине Хилиокомон. Пехота и конница уже расположились станом на равнине близ Амасии, необходимо было присутствие царя.

Сердце Митридата радостно заколотилось в груди при мысли, что он вновь увидит Сузамитру, а может, и Тирибаза, опять промчится верхом на коне, увидит горы вблизи и вдоволь надышится вольным ветром с горьковатым запахом полыни.

Митридат распорядился немедленно готовить коней в дорогу.

Мнаситей и Багофан незаметно переглянулись- такая расторопность им понравилась.

Статира неожиданно заявила, что хочет поехать вместе с Митридатом.