Владимир Шигин - Битва за Дарданеллы

– Очень рад видеть у себя столь молодого, но важного гостя! – улыбаясь, поприветствовал капитан-командор.

А когда после недолгого разговора выяснилось, что мать Свиньина является троюродной кузиной Игнатьева, последний вообще предложил перейти к отношениям родственным. Обедали уже вместе.

Представители Министерства иностранных дел неизменно посылались на эскадрах, уходящих в дальние вояжи. Занимались чиновники переговорами и составлением необходимых документов, ездили, как курьеры, с особо важными бумагами и помогали флагманам вести переговоры. Дел хватало, но пока на начальном этапе ничего серьезного не было, и Свиньин, обживаясь на новом месте, вел подробный дневник. Именно этот дневник является и сегодня одним из немногих источников, повествующих о плавании отряда Игнатьева. Особенность его в том, что писался он человеком, от флота посторонним, а потому замечающим такое, на что профессиональный моряк никакого внимания не обратил бы.

«Попутным ветром пролетели мы мимо острова Готланда. При виде его мне вспомнилось, что покойный император Павел Первый имел намерение поместить на нем мальтийских кавалеров и переговоры со Швецией уже были начаты по сему предмету, как смерть его остановила сие предприятие.

Прекрасная погода, многообразие совершенно новых, любопытных предметов на корабле, а более всего мысль, что увижу Архипелаг и Грецию, отечество Сократов, Платонов, мысли – что блуждать по развалинам древности не будет более для меня химерою или игрою воображения – были причиною, что я не только легко переносил неприятности морской жизни, но и совершенно их не чувствовал до сего дня. Но ныне зато отдал долг, которым обязан всякий, пускающийся в первый раз в море. Сильный северный ветер произвел ужасное волнение, и я принужден был лечь в койку. Нельзя ни описать и ни с чем сравнить мучений морской болезни: тошнота необыкновенная, кажется ежеминутно душа расстается с телом… К рассвету качка уменьшилась; я ожил снова и забыл обо всем. Надобно отдать справедливость морякам: они весьма чистосердечны и дружелюбны… Нигде нельзя найти такого истинного, неповторимого веселья, как на корабле – экипаж корабля есть одно семейство, одна душа. Предания знаменитых дел российских флотов и героев – предпочтительно составляют предмет ежедневных бесед наших. Вот отчего через неделю я познакомился не только со всеми офицерами корабля «Сильного», на коем я находился, но узнал в подробностях каждого капитана и всех отличных лиц, так что в короткое время я считал себя уже посреди давно мне известных людей».

Впереди виднелись скалы Кеге-бухты, предваряющей подходы к Копенгагену. Балтика уже была позади. В бухте ждал датский фрегат. С него на «Сильный» перебрался представитель датчан лейтенант Мюллер.

– Кронпринц Фредерик и его доблестный флот рады приветствовать отважных русских моряков в наших водах! – объявил он, едва вступив на палубу российского линейного корабля.

Мюллера встречали искренними объятьями. Не далее как несколько месяцев назад лейтенант перегнал в Петербург подарок датского кронпринца российскому императору яхту «Непотопляемая», за что был награжден золотым перстнем с вензелем. Русским Мюллер нравился тем, что отчаянно дрался с англичанами в Копенгагенской битве, да и выпить был охотник немалый. А потому, не прошло и часа, как общими усилиями офицеров «Скорого» был приведен старый знакомец в состояние, делами заниматься не позволяющее. Пришлось ждать утра. Игнатьев, оглядев гостя, велел водки ему больше не наливать, похмеляться не давать, а отпаивать огуречным рассолом. Поутру Мюллер в сопровождении Свиньина был отправлен в датскую столицу с бумагами к послу. Лейтенант, держась рукой за голову, слегка постанывал.

На берегу Мюллера со Свиньиным ждала коляска, запряженная парой местных лошадей-клепперов, на которой они и поспешили в Копенгаген по дороге, окруженной нескончаемыми огородами и цветниками.

Соблюдая достоинство российского флота, Свиньин, несмотря на свой не слишком высокий чин, остановился в лучшей из городских гостиниц – «Pay», что на Королевской площади. Ближе к вечеру его принял посол при датском дворе Лизакевич, брат российского посла при дворе неаполитанском. Был посол известным хлебосолом, а потому вскоре Свиньин уже восседал за столом и уписывал за обе щеки любимый датчанами черепаховый суп. Соседом по трапезе у Свиньина был протоиерей, возвращавшийся в Россию из шведского городка Гортенса, где состоял при домовой церкви княжны Екатерины, последней из дочерей бывшего регента российского престола Антона Ульриха, вывезенной не столь давно в Швецию из Холмогор. Протоиерей начал было подробно рассказывать о набожности и доброте престарелой княжны, но хозяин дома несколько раз прокашлялся в кулак, делая знак, что надо менять тему беседы. Интерес к бывшим претендентам на российский престол никогда не поощрялся, а слишком любопытствующих сразу же брали на заметку.

– Поговорим лучше о черепаховом супе! – сказал Лизакевич. – На днях местный премьер, зная любовь кронпринца к сему блюду, отправил ему черепаху поистине гигантского размера вместе со своим поваром! То-то во дворце было радости!

Утром Копенгаген проснулся от пушечного грохота. Заспанные обыватели выскакивали на улицы. У всех в памяти еще были свежи воспоминания о погроме, устроенном датской столице адмиралом Нельсоном. Но на сей раз тревога была напрасной, то салютовала береговым фортам подходящая к городу российская эскадра.

В лихорадке довооружения корвета «Флора» прошло еще несколько дней. Затем судно посетил командир Кронштадтского порта вице-адмирал Ханыков. Придирчиво оглядев «Флору», он провел несколько учений, затем велел выстроить команду, поблагодарил за службу. Кологривову сказал:

– С первым же попутным ветром снимайся с якоря и догоняй Игнатьева в Копенгагене!

Едва командир порта покинул корвет, как за ним потянулись и офицеры, кто за покупками, кто в последний раз побыть с семьями. Вечером на корвете было много гостей, как офицерских, так и матросских. Кологривов был снисходителен и всем позволил проститься перед дальним вояжем.

Попутный ветер подул утром 1 сентября и, не теряя времени, «Флора» вступила под паруса. Некоторое время за корветом шло еще несколько шлюпок с женами и детьми. Со шлюпок что-то кричали и махали руками, но ветер относил слова.

– А где ваша семья, Всеволод Семёнович? – поинтересовался у Кологривова старший офицер-лейтенант Гогард. – Я своим еще вчера велел дома оставаться! – Что так?

– Долгие проводы – долгие слезы, Генрих Генрихович!

Наконец, отстали и шлюпки. За Толбухиным маяком ударил свежий зюйд-зюйд-вест, и «Флора», забирая его в паруса, ходко пошла вперед. За кормой исчезли в туманной дымке гранитные форты.