Авенир Крашенинников - Затишье

— Ты напрасно все валишь на капитана, — запротестовал Ирадион, хотел по давнишней привычке своей пробежать вдоль горенки, но подшитые валенки были слишком тяжелы для его иссохших ног. — Капитан — честный человек, только обстоятельства против него…

— Безусловно, обстоятельства. — Бочаров записал что-то в конец бумажной четвертушки, лежавшей перед ним на столе. — Но именно у капитана надо потребовать сокращения рабочего дня, прекращения работ у печей и на разливке, пока не будут сделаны полы, настилы, ограждения. И пришлых надо принять в волостное общество…

— Все это справедливо, и Николай Васильевич должен понять, — загорячился Ирадион, зашелся кашлем, сел, вытирая со лба пот. — Это уже что-то новое в нашем деле… Ну, держись!

Ночью ливень был такой, будто перевернулось над Мотовилихой небо и грянулось на Вышку, на угоры, пропахивая в склонах, в дорогах глубокие змеиные ложбины. Затряслись деревья, промокли до каждой клеточки, травы полегли под тяжестью струй. Но вспыхнуло утро, прянул в голубень душистый пар, и все выпрямилось, задышало, зазвенело. «Косить бы, косить», — засуетились хозяева. И опять по дорогам в лес застучали телеги, опять зааукали в тайге голоса. Повеселевшие приказчики Паздерина наряжали пришлых, заводили к дому лошадей. И, пряча глаза, проходили мимо гилевского забора те, кто накануне низко кланялся двум тесовым гробам.

И все же народу набралось много: некоторые отложили косьбу на завтра, иные набежали из лесу. Пришлых было полно. Вытянулись от церкви по Большой улице; привставали на носки, удивленно ахали. За священником и причтом, за вдовой Гилева и родичами его шел без картуза сам начальник завода капитан Воронцов; шла жена его «чистый ангел» — шептали бабы; шли чиновники, купец Паздерин. Кто бы мог подумать, что и после смерти Гилевым этакая честь!

Бочаров оказался рядом с Воронцовым. Его тоже немало подивило присутствие капитана и Наденьки, он старался не смотреть на них, настроить свои мысли на горестный и торжественный лад. Но Яша никак не представлялся в этом сосновом ящике, что несли на плечах восьмеро мастеровых. Со своей тихой улыбкой, с синими своими глазами жил он в памяти. И Алексей Миронович вспоминался за столом среди шабров, подгулявший, с медалью на шее… Возгласы причта были строги и печальны под чистым небом, и K°стя видел, как по наклоненному лицу Наденьки пробегает тень, как припухают ее губы и начинают блестеть темные ресницы. А Воронцов собран, спокоен, смотрит поверх голов на дорогу. И опять Костя отводит глаза, и хочется отхлестать себя по щекам за то, что примирен с капитаном медленным движением процессии, голосами певчих, сверканием влажных до голубизны трав.

Заметив начальство, присоединились приказчики, лавочники, извозчики, старухи и старики богадельни, любопытствующие, и когда гробы подносили уже к могиле, хвост все еще загибался по дороге меж деревьями вниз, под гору. Вся заводская полиция была тут как тут, Чикин-Вшивцов сообразительно рассеял ее по лесу, чтобы не мозолила глаза. Гробы поставили на край, старухи поддерживали Наталью Яковлевну и Катерину. Капитан поднял руку, и с привычной покорностью притихли люди, затаили вздохи.

Он начал горько и доверительно:

— Мы потеряли лучших мастеровых, честь и славу нашего завода. Все вместе строили мы наше детище, вместе лили первые пушки. Невозместима утрата… — В толпе закрестились, завсхлипывали. — Не передать словами нашу скорбь. Светлая память об Алексее Мироновиче и Якове Алексеевиче Гилевых навсегда останется в наших сердцах. А пример их трудового подвига, их верного служения царю и отечеству будет вечно согревать наши души. Да будет пухом им земля, да будет царствие им небесное.

Плач, плач по кладбищу. Навзрыд стонут жалостливые многострадальные бабы, жуют слезы мужики. И как оторвать Косте от травянистого суглинка ноги, как шагнуть к гробам!

Никита Безукладников — за его спиной, парни из кружка. Они поймут, почему он должен ворваться в скорбное благолепие панихиды. Он не видит больше Наденьку, не видит травы, неба. Длинные ноги выносят его на земляной липкий холмик. Лица перед ним желтоватыми пятнами; русые, черные, льняные, седые обнаженные головы.

— Не плачем — гневом опалите сердца свои, люди, — с такой страстью произносит он, что все разом смолкают. — Перед этими гробами, перед вдовой, перед… — Он схватил воздух ртом, — перед совестью своей говорю: ложь! Завтра, послезавтра, через неделю вот эти женщины тоже могут потерять своих кормильцев. И опять господин капитан будет прочувственно говорить о безмерных утратах. Потому что горят мастеровые у горнов, потому что на каждом шагу подстерегает их смерть. И никакого дела нет капитану до того, что на костях наших строится этот завод!..

Он еще говорил, а Воронцов протестующе взмахнул рукой, Наденька отшатнулась, притиснула к груди кулаки, полицейские осторожненько пропихивались вперед. Приказчики, сам купец оттеснили Костю от могилы, толпа оттерла его; зеленый старик зашипел ему в ухо, обдавая зловонием:

— Как же это ты так, на похоронах-то!

Помутнело на душе Бочарова. И когда пристав очутился перед ним и сипящим свистом предложил покинуть святое место, Костя пошел на дорогу. Но все же билось, билось в сознании, что не в мертвую почву пали его слова, что проклюнутся, прорастут они когда-нибудь, и он все выше подымал голову.

Кажется, он все успел: просмотрел свои бумаги, кой-какие сжег на свечке. Пепел выбросил на грядки. Завернул в пакет деньги Ольги Колпаковой, спрятал на груди под рубашкой. Миновал дом Гилевых, в окнах которого мелькали стряпухи, готовившие столы для поминок. Спокойно и отчетливо билось сердце, глаза воспринимали травинки на тропе, овальный сучок в столбе ворот, промытые кусочки коричневого шлака вдоль дороги. С водосточного желоба на доме Овчинниковых в зеленоватую рассохшуюся бочку упали две мутные капли.

Ирадион заметил его на улице, замахал руками. Бочаров знал: нельзя Костенке волноваться, но все-таки надо его как-то предупредить. Мать Овчинникова ушла на похороны, и они были вдвоем в доме.

— Кажется, и мне пора за Александром Ивановичем, — сказал Бочаров, — пощады не будет да и быть не может.

— Подожди, не пори горячку, — перебил Ирадион, — давай поразмыслим…

— У тебя все надежно спрятано?

Ирадион, превозмогая одышку, проверил тайничок, где лежали несколько журналов и тетрадки Топтыгина.

— Не найдут.

— Боюсь, не взяли бы Безукладникова и всех моих.

— Всех не зацапают, Воронцов не даст. А мы с тобой, наверное, свое отработали, ты прав… Только куда меня брать, я дорогой помру. — Ирадион невесело усмехнулся.