Валентин Пикуль - Каторга

– Мне, пожалуйста, стакан молока.

– Молочко-то на Сахалине больно кусается.

– Я знаю, что молоко дорогое. Но я плачу…

С этим стаканом молока Полынов и сидел часами, внешне безучастный, слушая выкрики пьяных забулдыг, шушуканье базарных жуликов, отворачивался от призывов продажных женщин:

– Благодарю, мадам, но вы меня совсем не волнуете.

Потаскухи прямо шалели от подобных ответов:

– Так что же тебе еще надо? Или сиськой помахать, чтобы ты разволновался… тоже мне, псих ненормальный!

К ночи над Сахалином разбушевалась пурга. Пахом Недомясов выставил за дверь последних клиентов и, получив с Полынова за выпитое им молоко, присел к нему за столик.

– Вижу, что ты человек рискованный и раскованный. Много я знать не хочу, но спрошу: по какой статье здесь?

– По нечаянной… По… тридцать шестой.

– Ясненько.

– Дело! – потребовал от него Полынов.

– Вишь ли, из-под прилавка спиртишком торгую.

– Я это уже заметил, – сказал Полынов.

– Потому и говорю тебе как на духу… Возить спирт с Николаевска морем иль на собаках через пролив накладно. А тут многие самогон варят из онучей с портянками. Такой крепости, ажно дух захватывает, коли нюхнешь. Может, сговоримся?

– В чем?

– Ты мне – самогон, а я тебе – деньги.

– Сколько дашь за бутылку?

– Ну… рупь.

– Три! – потребовал Полынов.

– Без ножа режешь.

– Как угодно. Могу и без ножа.

– Ну, два… по рукам?

Полынов прикинул выгоды этого предложения. Обладатель спиртного на Сахалине всегда подобен банкиру, державшему пакет ценных акций. В каторжных условиях алкоголь давал человеку такую власть, перед которой сразу меркли все авторитеты надзирателей с их револьверами… Полынов сказал Недомясову:

– Хорошо. Согласен быть личным поставщиком двора вашего кабацкого величества… Но прошу аванс!

– Пардон, а это на что? – удивился кабатчик.

– Ради творческого вдохновения, иначе сюжет моей жизни рассыплется еще на первых страницах… гони, гад, «синьку»!

Пахом Недомясов был уже не рад своей откровенности:

– Да я тебя знать не знаю. Сунь тебе «синьку» в хайло, ты на улицу шмыгнешь, только тебя и видели.

– Тогда договор считаем расторгнутым.

– Постой, постой… А-а, подавись ты ею! – неожиданно шмякнул Недомясов на стол ассигнацию в 25 рублей.

Полынов изучил ее против света керосиновой лампы:

– Сразу видно иностранную работу. Правда, вот тут со штриховкой сплоховали, а в подписи кассира главного казначейства точка поставлена чуточку ниже. Хорошо бы жарить по утрам яичницу на костре из таких вот японских ассигнаций… Откуда?

– Губернаторский писарь забегал выпить. От него!

– Это который зовется Полыновым?

– Да, он самый. Уже при галстуке бегает.

– Тогда мне все понятно, – сказал Полынов настоящий, аккуратно укладывая полученные 25 рублей в бумажник. – Но если на спирте наживается даже крупное начальство Сахалина, то мне, каторжной морде, сам бог велел не забывать о себе.

Полынов собрался уходить, застегивая арестантский бушлат на все пуговицы. Высоким и чистым баритоном вдруг он пропел:

Эй, лейся, песня удалая!

Лети, кручина злая, прочь…

Весь день бушевала пурга, заметая Александровск сугробами сыпучего снега; хлесткий ветер громко колошматил листами жести, сорванной с крыш, где-то на углу Рельсовой улицы со звоном разбился уличный фонарь. Но к вечеру все разом притихло, чистое небо развесило над сахалинской юдолью гирлянды созвездий.

– Если мы звали гостей, – сказала Ольга Ивановна мужу, – так нехорошо, если они застрянут в сугробах. Ты бы оставил свои газеты да расчистил дорожку от калитки до крыльца…

Волохов взял деревянную лопату и раскидал возле дома снежные завалы, чтобы могли пройти гости. Они ждали сегодня Вычегдова, их обещал навестить и поляк Глогер, появившийся на Сахалине с последним «сплавом». Ольга Ивановна заранее застелила стол холстинной скатертью, услышала скрип калитки.

– Открой, – велела она, – кажется, идет Вычегдов…

Разматывая на шее вязаный шарф, Вычегдов почти весело оглядел стол супругов Волоховых, украшением которого была большая сковородка с жареной картошкой.

– Я первый? – спросил он. – Вот и хорошо… А вы не слышали новость? Вчера вечером прямо напротив губернского правления кто-то напал на конвоира. Выкрутил у него из рук винтовку и скрылся. Сейчас ищут, а найти никак не могут.

Этот случай не был исключительным в жизни Сахалина, да и сами «политические», пообжившись на каторге, тайком обзаводились оружием – ради личной безопасности, ибо на защиту полиции рассчитывать не приходилось: тут люди сами привыкли отбиваться от грабежей и насилий.

– Садись. Наверное, скоро подойдет и Глогер.

– Мне жалко Глогера, – сказала Ольга Ивановна, поднимая крышку от сковородки. – Еще молодой парень, а уже озлоблен на весь мир и похож на волка, оскалившего зубы…

Вычегдов вступился за Глогера:

– Ну, Оля! Отсидеть в цитадели Варшавы, каждый день ожидая веревку на шею, тут характер не станет шелковым. А вообще-то, вся эта история с эксом в Лодзи какая-то нелепая. Там у них что-то произошло… очень некрасивое с деньгами!

– Кстати, – спросил Вычегдова хозяин, – ты выяснил: кто был этот человек, повстречавшийся однажды тебе на улице?

– Нет! Как мне объяснила тюремная шпана, это обыкновенный «куклим четырехугольной губернии круглого царства». На общедоступном языке, если перевести с уголовного на русский язык, это человек, не открывший на допросах ни своего подлинного имени, ни своего положения. Так что каторга его не знает…

В дверь кто-то постучал – три раза подряд.

– Открой, – сказала Ольга мужу. – Это Глогер.

– Который всегда опаздывает, – заметил Вычегдов.

Дверь распахнулась – на пороге стоял человек, при виде которого все застыли в изумлении. Первой опомнилась женщина:

– Я узнала вас… да, да, это вы наблюдали за нашим домом… Что было нужно от нас? Кто вы?

– Мне ваше лицо знакомо, – сказал Волохов. – Не вы ли однажды ночью подкрались к моему окну, заглядывая с улицы?

– А в прошлом году, – добавил Вычегдов, – я видел вас в партии «кандальных», но вы отвернулись от меня…

– Во всех трех случаях это был я! – улыбнулся – Полынов. – Я извещен, что вы ждете Глогера, который имеет привычку опаздывать. Я хотел бы сразу сознаться, что именно по моей вине в Лодзи произошло нечто… очень некрасивое с деньгами!

– Что-о-о? – закричал Вычегдов. – Вы разве дьявол?

– Нет, я ангел! Но падший ангел. И прежде, чем войти в чужой дом, я должен знать, что обо мне говорят…

С первых же слов Полынов откровенно признался, что – да! – он вел наблюдение за домом Волоховых, где часто бывают политические ссыльные, ему хотелось выяснить, нет ли среди них поляков из ППС, причастных к делам в Лодзи, а сейчас он, зная о появлении Глогера на каторге, желает с ним встретиться.