Валентин Пикуль - Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана

Русские самолеты сбрасывали над позициями горно-егерских войск листовки. Все егеря знали, что, имея такую листовку, можно было безбоязненно сдаваться в плен: листовка служила пропуском, в котором указывалось, где и когда можно сложить оружие.

Однажды пять солдат лейтенанта Вальдера подобрали такие пропуска, а вечером на позицию нагрянул наряд полевой жандармерии, и всех пятерых расстреляли на бруствере окопа. Пауль Нишец знал, что только Яунзен видел, как они прятали по карманам эти листовки, и, скрывая озлобление, сказал:

– Сознайся, Франц, это ты выдал пятерых своих товарищей, чтобы тебя отпустили в отпуск?

Худосочный егерь разволновался, стучал себя кулаком в грудь, клялся, что это не он.

– Неужели не веришь? – спрашивал.

В отпуск Франца Яунзена, впрочем, все равно не отпустили, и когда он напомнил об этом командиру взвода, Вальдер велел ему убираться ко всем чертям.

Немецкий солдат был издавна приучен, что независимо от того – наступаем или отступаем, – все равно: подошел срок – укладывай вещи и поезжай на родину. «Значит, плохи наши дела, – рассуждали в блиндажах солдаты, – если даже в отпуск ехать не разрешают…»

Однажды, после затяжного боя около норвежского поселка Лангфьюрботна, Франц Яунзен отвел Нишеца в сторону и сказал:

– Слушай, Пауль: ты солдат опытный, а я хитрый, – отличное содружество, не правда ли?.. Здесь, если смотреть на все трезвыми глазами, уже все кончено. Давай попытаемся перебраться на юг к англичанам. Они, конечно, не слишком заласкают нас за то, что мы бомбили их Лондон, но… Сам понимаешь, это все-таки не русские…

Ефрейтор с трудом повернул голову. Когда они отступали из Никеля, приходилось выскакивать из одного горящего дома через окно: Нишец выбил впопыхах оконную раму головой – вот с тех пор и болит шея.

– Нет, – ответил он, – я не пойду на юг!

– А что же ты решил делать?

– То же, что и ты. Только мне можно идти туда…

– Куда – туда? – не понял Франц.

– А вот в ту сторону, – и рукой ефрейтор показал на восток, где курились плоские фиельды.

– Ты хочешь сдаться красным?

– Да не все ли равно, – спокойно ответил Нишец.

С минуту Франц покачался на своих тонких ногах, потом внезапным прыжком отскочил в сторону и вскинул к плечу шмайсер. Его худое, синее от холода лицо исказилось гримасой той страшной жестокости, какой обладают в порыве отчаяния одни только трусы.

– Я тебя убью сейчас как предателя! – гневно выкрикнул он, дергая заедавший от густой смазки затвор автомата.

Но в то же мгновение полетел, задрав ноги, от крепкого удара кулаком в челюсть. Вырвав у Яунзена шмайсер, Пауль Нишец сказал:

– Довольно!.. Вы достаточно поиздевались над такими глупыми немцами, как я… Кончается ваше время! – И, деловито спустив затвор, ефрейтор высыпал на снег все патроны. – Подбирай, если хочешь! – и передал нацисту пустое, обезжаленное оружие…

А в окопах, куда вернулся Нишец, лейтенант Вальдер раздавал егерям Железные кресты.

– Дух Фридриха Великого, – говорил он, – этот дух воплощен в нашем гениальном фюрере, который по наитию свыше спасет Германию. Если не можете надеяться на себя, то надейтесь на чудо!..

Черно-красная ленточка креста Нишеца не обрадовала. Последнее время командование на кресты не скупилось. Достаточно было отбежать в сторонку от позиции и при этом не испугаться русских пуль, как уже можно было рассчитывать на повышение или награду. Лейтенант Вальдер, которого частенько стало покачивать от шнапса, тоже сделался кавалером Железного креста. Он держался благодаря шнапсу бодрее других командиров взводов, но однажды Нишец слышал, как лейтенант сказал:

– Черт возьми, неужели предстоит капитуляция?.. Русские стали неузнаваемы…

В плен ефрейтор попал совсем неожиданно, хотя уже готовился к этому с «черного понедельника». Он еще помнит тот момент, когда предусмотрительно сорвал с груди Железные кресты; помнит, что лез в карман за сольдбухом – солдатской книжкой, и очнулся от всего, уже только сдавая оружие.

Какой-то невзрачный на вид русский солдат, сидя на высокой куче трофеев с блокнотом в руке – это был солдат Семушкин, – придирчиво осмотрел шмайсер ефрейтора и устало сказал:

– Тысяча восемьсот пятнадцатый… И такой же грязный, как и все! Не было за вами, видать, присмотру, запустили оружие… Ну-ка, сначала почистить.

Нишец догадался, что требует от него этот строгий солдат, и без лишних слов принялся чистить свой шмайсер. Потом военнопленных, сдавших оружие, построили в колонну, офицеров заставили встать на правом фланге. Началась перекличка, ефрейтор получил номер далеко за тысячу и удивился: ведь среди этой тысячи был не только молодняк и тотальники, но и старые ветераны, как он, носители эдельвейса, «герои Крита и Нарвика», – одно звание чего стоит!..

На середину вышел русский полковник, сказал отчетливо по-немецки:

– Всем, кто имеет какую-либо просьбу, обращаться немедленно, в дороге претензии приниматься не будут.

Колонна пленных не шелохнулась, задавленная страхом неизвестного. И вдруг с правого фланга отделился артиллерийский офицер с двумя заляпанными грязью чемоданами в руках.

– Обер-лейтенант Эрнст Бартельс, – назвал он себя, щелкнув каблуками подкованных шипами сапог. – Я специалист по лишайникам северной флоры, до войны имел переписку с виднейшими университетами мира, в том числе и с Ленинградским университетом. Артиллерия – моя случайная профессия. Здесь, в этих чемоданах, моя коллекция, прошу сохранить ее для будущего…

Русский полковник внимательно посмотрел на пленного.

– Обещаю вам, – сказал он, – передать это по назначению. Возвращайтесь в строй…

И ефрейтор Нишец услышал, как глубоко, как облегченно вздохнул Эрнст Бартельс, точно он был самым счастливым человеком в этой мрачной колонне.

В дороге на каждых пятерых военнопленных выдали по здоровенной буханке хлеба и банку рыбных консервов. Буханки кое-как разломали, ссорясь из-за того, кому досталось больше, кому меньше, а консервы открыть не могли – ножи отобрали при обыске.

Один русский конвоир стал обходить колонну, по очереди раскупоривая банки финским ножом.

– Америка?.. Америка? – спрашивал лейтенант Вальдер, тыча в яркую этикетку на банке.

– Дурак! – ответил конвоир. – Читай, коли грамотный… Видишь… «Мурманский рыбный комбинат»!..

Лейтенант Вальдер, решив, что сказал какую-то неприятную для русских вещь, за которую его могут расстрелять, поспешил укрыться в толпе. Нишец от рыбных консервов повеселел, но хлеб есть не стал, приберег – говорили, что потом не будут кормить до самой Сибири.

На дворе Печенгской тюрьмы, из которой он осенью попал прямо в психиатрическую палату госпиталя, неожиданно встретил Франца Яунзена.