Валентин Пикуль - Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана

– И он остался жив?

– А что ему сделается? Руку вывихнул – и все! Сейчас опять на тральщике служит. Чай, я уверен, в любую погоду пьет.

– Нелегкая у вас романтика.

– Какая уж есть!

– Вот потому вы, матросы, и отчаянные все такие, – сказала Анфиса.

Этими словами она будто хотела напомнить ему о прошлой их встрече. Сережка двинул свои мохнатые белесые брови и сурово спросил:

– Вы мне так и не ответили тогда: сдали экзамен или нет?

– Сдала. С первого сентября уже занятия начинаются.

– И кем же вы решили быть?

– Штурманом тралового флота…

Сережка внимательно присмотрелся к девушке: круглое девичье лицо с широкими дугами бровей, немного курносый нос, гладко зачесанные каштановые волосы. Сама она невысокая, плотно сбитая, с короткими сильными руками и ногами; глаза смеются из-под бровей лукаво, будто дразнятся.

«И эта туда же, – ревниво подумал он, – в море…»

– А сколько вам лет?

– Мне?.. Восемнадцать.

«Старше меня на целый год, – мгновенно прикинул он и тут же решил: – Все равно я старше ее намного. С наше покачайтесь, с наше повоюйте, с наше покочуйте хоть бы год…»

– А что? – спросила она.

– Да так, ничего…

В открытое окно донеслись четкие всплески весел. Сережка выглянул.

Навигационный смотритель, сидя в рыскливом ялике, подгребал к берегу.

– Ого-гой! – крикнул Хлебосолов, заметив в окне Сергея. – Здорово, сынок!

Прогремела цепь прикола, и через минуту, пригибаясь в дверях, в горницу вошел старик. На нем была чистая косоворотка, слегка забрызганная морем, и штаны из чертовой кожи с большими заплатами на коленях.

– Что давненько не навещал нас? – спросил Хлебосолов, ставя в угол ведро с краской.

– Да все некогда, дядя Степа.

– Что так? А моя внучка уж не раз спрашивала о тебе.

– Дедушка! – вскрикнула Анфиса, вставая из-за стола.

– Да, говорит мне: «Дедушка, а дедушка, а скоро Сережа к нам придет?»

– Как вам не стыдно, дедушка!

– А что ты, внученька, – обиделся старик, – разве ж я плохое про тебя скажу когда? И наш Сережа – он тоже хороший парень…

Он вернулся домой поздно и долго стоял перед дверью, не решаясь позвонить. «Может, – думал, – лучше пойти ночевать на катер?» Но внутри квартиры раздались приглушенные голоса, и он нажал кнопку звонка.

К его удивлению, спать еще не легли. Мать, поспешно поцеловав сына, продолжала собирать отцу белье.

– Я тебе положу вот эту рубашку, – говорила она, – и этот свитер. Он, правда, старый, но теплее нового.

Отец сидел за столом, широко расставив локти, ел студенистую палтусину со сковородки, перед ним стояла пузатая стопка с недопитой водкой.

Оглядев сына светлыми, словно морской лед, глазами, он коротко спросил:

– Откуда?

– Гулял.

– Нашел время!

Допив водку, он сказал:

– Если будут письма, Иринушка, пересылай их на мою полевую почту.

– Уходишь? – спросил его Сережка, стягивая бушлат. – А куда?

– В Аддис-Абебу, – не улыбнувшись, ответил отец, и Сережка понял, что дальше спрашивать бесполезно.

Он раскрыл первую попавшуюся книгу, и, взяв со стола кусок черствого хлеба, стал усердно его жевать. В глаза случайно бросилась фраза: «…нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Волконским, но над всею Россией заслонял все другие предположения!..»

– «Война и мир», – вздохнул Сережка, закрывая книгу.

Порывом ветра распахнуло форточку, и отец нахмурился:

– Норд-ост идет. Достанется…

Мать поминутно убегала на кухню, возвращалась обратно.

– Ты носки вот эти возьмешь? – спрашивала она. – А мыло у тебя на шхуне есть?

Сережке вдруг стало обидно, что вот он пришел домой, а его словно не замечают. Почему так? И вообще все последнее время, после гибели «Аскольда», мать что-то стала уделять больше внимания отцу.

– А мы, – громко заявил он, – вчера с моря вернулись!

Отец отодвинул сковородку, стал набивать трубку:

– Ну?

– С моря, говорю, вернулись…

– А я вот иду. В полночь снимаемся. Да-а!

Он взял сковородку и ушел вслед за матерью на кухню, плотно затворив за собой дверь. Сережке впервые за все эти годы чего-то не хватало в этот вечер, и от этого становилось все тоскливее и тоскливее. «Если не уйдем в море, – машинально раздумывал он, – то Никольский отпустит на берег только в следующую субботу. Это сколько же дней мне ждать?..»

С кухни слабо доносились невнятные голоса, потом родители вернулись в комнату, и отец уже был в шинели.

– Пойдем, – сказал он, беря чемодан, – проводишь до шхуны.

– В порт? – спросил Сережка и стал быстро одеваться; ему показалось, что отец хочет поговорить с ним о чем-то.

Но они прошли несколько кварталов и все молчали. Два Рябинина – молодой и старший – шагали в ногу, плечо к плечу, наклоняясь против сильного ветра, и каждый думал о своем. Прохор Николаевич думал о том, что шторм придется переждать в бесполезном дрейфе, ибо вражеские субмарины уйдут спасаться от качки на глубину, а Сережка думал о том, что же все-таки хотел сказать ему отец, и еще вспоминал сегодняшний вечер в доме навигационного смотрителя.

«Она из Кадникова. Там, говорит, много садов, весь городок пахнет яблоками, и еще она сказала, что летом привыкла спать в саду…»

– Отец, – спросил он, – ты был когда-нибудь в саду?

– Однажды был.

– Расскажи, какие они?

Прохор Николаевич поднял воротник и, помолчав, сказал:

– Ну, сначала – забор. А за этим забором – деревья. И яблоки там, сливы… да! Пчелы летают…

– И все?

– Да, пожалуй, все…

«Как неинтересно, – подумал Сережка, – на картинках и то интереснее».

– А спать в саду можно? – спросил он снова.

– Где сады, там тепло – значит, можно!

Они остановились возле проходной конторы порта; Рябинин взял у сына чемодан, хлопнул его по плечу:

– Беги и… будь хорошим с матерью… Обожди, постой!

Сережка остановился. Отец снова раскурил свою трубку.

Помолчали.

– Воюем, брат? – неожиданно спросил отец, как-то весело подмигнув сыну глазом.

– Воюем, – отозвался Сережка.

Где-то выла сирена, грохотали якорные цепи, в темноте порта раздавались голоса: «Раз-два – взяли… еще – взяли!..»

– Да, – продолжал Рябинин, – а война того и гляди кончится… ты как думаешь?

– Конечно, кончится. Скоро.

– Вот и я так думаю, что скоро…

И, как-то неловко оттолкнув от себя сына, он закончил:

– Беги! И помни насчет матери. Она у тебя хорошая. Ну, а теперь – прощай!

Он шагнул в дверь и, подбрасывая в руке тяжелый чемодан, направился к причалам, где чернели устремленные к небу высокие мачты его шхуны. Сережка смотрел, как постепенно тает во тьме коренастая фигура отца, и в душе его что-то томительно ныло. Проглотив навернувшиеся слезы, он вдруг подумал: «Вот уйдет когда-нибудь и – не вернется… Война закончится, а мы с матерью все будем ждать и ждать его шхуну».