Валентин Пикуль - Крейсера

На другом берегу Тихого океана президент в Белом доме испытал большую тревогу. Рузвельт втайне очень желал, чтобы Япония дралась с Россией «до тех пор, пока обе (державы) не будут полностью истощены, и тогда мир придет на условиях, которые не создадут ни желтой, ни славянской опасности» – это документальные слова Рузвельта! Поддерживая Японию, он желал ослабления России, но теперь, когда Россия потеряла свой флот, он не мог желать усиления Японии. В исторической перспективе уже проглядывали смутные пока очертания будущей японской угрозы – и для России, и для Америки тоже. За силуэтами тонущих русских броненосцев можно было предугадать расплывчатые миражи Пирл-Харбора.

14 мая отгремела Цусима, а 18 мая Токио обратилось к Рузвельту с просьбой о посредничестве к миру. Не Россия – нет, сама же Япония обнаружила свою слабость, невольно признав, что она больше России нуждается в наступлении мира. Запуганный революцией, Николай II соглашался сесть за круглый стол переговоров, а президент Рузвельт заранее (и очень охотно) накрывал этот стол скатертью в американском Порт–смуте…

Цусима! Ленин писал о ней: «Этого ожидали все, но никто не думал, чтобы поражение русского флота оказалось таким беспощадным разгромом…» Из этого беспощадного разгрома вышли, отстреливаясь по бортам, наши доблестные крейсера. И среди них героическая «Аврора» – с ее легендарной судьбой.

………………………………………………………………………………………

Флагманский броненосец «Миказа», на котором сражался Того, был изуродован при Цусиме до такой степени, что едва тащился на ослабевших машинах. Офицеры японского флота повидали офицеров русской эскадры уже в бараках для военнопленных, теперь им незачем было скрывать от своих противников правды, от них наши моряки узнали, что броненосцы Рожественского стреляли точно и хорошо.

– Если бы ваши снаряды обладали такой же взрывной мощью, как наши, – говорили японцы, – результат сражения мог бы закончиться для нас плачевно. Мы все удивлены стойкостью ваших кораблей, которые были способны продолжать бой, имея страшные разрушения корпусов и пожары в надстройках, когда броненосцы напоминали огромные костры.

– Нам, – отвечали японцам русские офицеры, – лестно это слышать, но… После драки кулаками не машут!

27 июня начались мирные переговоры в Портсмуте. Японцы, предчувствуя конец войны, несколько ослабили режим пленных, офицерам разрешили свободное перемещение по стране. Единственное, что они требовали от пленных, это не сидеть в ресторанах долее трех часов, на одежде носить особую бирку. Пользуясь этим, Панафидин объехал множество городов, спрашивая о знакомых и близких – кто уцелел, а кто нет? Он вспомнил, что Игорь Житецкий тоже стремился попасть на эскадру Рожественского… «Что с ним? Неужели тоже погиб?» Узнавал:

– Никто из вас не встречал ли мичмана Житецкого?

– А кто он такой?

– Мичман. Состоял при кавторанге Кладо…

– Что-то мы таких не помним, – отвечали Панафидину в госпитале Майдзуру. – Кладо, правда, болтался на эскадре, но потом у берегов Англии куда-то исчез. А вашего мичмана Житецкого мы даже не знаем. Впервые о таком слышим…

Наконец Панафидин решился спросить о судьбе эсминца «Громкий», которым командовал его сородич Керн – «дядя Жорж», веселый и бравый капитан 2-го ранга. Ему отвечали:

– Судьба «Громкого» загадочна для всех нас. Об этом эсминце ходят легенды, будто он свершил подвиг, приравненный к подвигу «Стерегущего»… Вы уже были в Киото?

– Нет. Собирался, – сказал Панафидин.

– Так побывайте. Говорят, в Киото есть один уцелевший с «Громкого». Его фамилию легко запомнить – Потемкин…

В древнем Киото, бывшей столице Японии, переживали тяготы плена два адмирала, Рожественский и Небогатов, окруженные своими штабами и флаг-офицерами. Мичман Владимир Потемкин еще не оправился от потрясения, рассказ его напоминал телеграфную ленту, выстреливающую краткие фразы:

– Мы рвались во Владивосток. Нас преследовали. Сразу четыре миноносца. Сначала давали двадцать пять. Попадание в котел. Потянули на семнадцать. Снарядов не стало. Флаг сбило. Керн послал матроса на мачту. С гвоздями и молотком. Флаг прибили к мачте. Намертво… После этого я ничего не помню. Утонул Керн или убили его – не знаю.

Конечно, «дядя Жорж» не уцелел, и стало горько, что он уже никогда не увидит в печати «Панафидинский Летописец». Здесь же, в Киото, мичман встретил и Сашу Трусова.

– Прошу! – сказал Трусов, открывая тяжкие двери старинного японского храма. – Будете нашим гостем. Кстати, вы не слышали, что творится в Портсмуте? Японцы на улицах болтают, будто мир уже подписан… Проходите. Вот сюда. Смелее.

Внутри храма Хонго-Куди японцы раздвинули по углам своих позолоченных богов, а середину здания отвели для размещения пленных офицеров русского флота. Саша Трусов провел гостя в отдельный закуток, извинился за беспорядок в своей «каюте».

– Садитесь, – сказал он, показывая на раскрытый чемодан. – Решил разобрать свое барахло… Видите? Наследство былого времени, когда я фасонил на берегу. Отличный костюм, из Гонконга, галстук и манишка с идеальным пластроном, все как надо… Мама очень любила видеть меня нарядным.

– Мама? – переспросил Панафадин. – Я был знаком с вашей матушкой и с вашей сестрой. Мы виделись на вечерах в доме врача Парчевского на Алеутской, где я играл на виолончели. Помню, ваша матушка как-то сказала, что я очень напоминаю ей сына… то есть вас, Александр Евгеньевич.

– Возможно, – согласился Трусов-младший, оглядев Панафидина. – У нас комплекция одинакова… Что вы так смотрите?

– Я смотрю… – сказал Панафидин, перебирая вещи в чемодане. – Я смотрю и думаю. А если я все это заберу у вас?

– Зачем? – удивился Трусов.

– Чтобы передать вашей матушке.

– Каким образом?

– Самым обычным.

– Что вы задумали?

Панафидин примерил чужой воротничок к своей шее:

– Как раз впору! Однажды я бежал из плена… во время войны. Что, если я попробую бежать снова… в дни мира?

Возникла долгая пауза. Потом мичман Трусов быстро покидал в чемодан все вещи своего туалета и захлопнул его.

– Мне тоже приходила в голову такая безумная мысль. Но не хватало решимости… Забирайте все вместе с чемоданом. И вот вам мои деньги. Наверное, пригодятся.

Панафидин спросил как о чем-то обыкновенном:

– Что сказать вашей матушке?

– Пусть ждет. Я скоро вернусь.

– Но я вернусь раньше вас… если мне повезет!

Это был день 23 августа – день подписания Портсмутского мира. Япония переживала такие суматошные дни, столько было драк на улицах, столько демонстраций, митингов и пожаров, что полиции было не до какого-то «акачихе», который вечером погонял дженерикшу в сторону порта Осака…