Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Мышецкий похолодел: еще один песчаный резервуар в губернии, опять засвистят пески за околицами деревень.

Спросил как можно спокойнее:

– Во сколько же Дмитрий Федорович оценивает свой лес?

– Да ни во сколько! Он его и в глаза не видел.

– Хорошо. А в какую цену вы его пустите на продажу?

Симон Гераклович стыдливо признался:

– Я обещал… Уже обещал, что вышлю из губернии пятьдесят тысяч…

Мышецкий вздохнул: час от часу не легче. Решил старик сподхалимничать, а теперь расхлебывай.

– Вы поступили очень неосмотрительно, дорогой Симон Гераклович, – решился выговорить Мышецкий. – Мало того, что лес погибнет, но вы не сможете найти столь крупного покупателя. Пятьдесят тысяч – не шутка!

Влахопулов развел руками.

– Мы люди маленькие, – сказал он. – Не тягаться же мне с самим Дмитрием Федоровичем. Пятьдесят так пятьдесят. Обратно музыку не сыграешь. Своих добавлю. Перезайму…

Сергей Яковлевич решил быстро расставить сети.

– Но казенная палата, – сообразил он, – исходя из геологических условий, может запретить перепродажу. Выкуп можно позволить лишь в казенные руки, но казна тоже не даст такой суммы.

Губернатор, едва не плача, захлюпал носом:

– Сергей Яковлевич, не дадите же вы пропасть мне? Ведь ей-ей сил моих не стало… Я же и вещи уже в Петербург отправил! А Дмитрий-то Федорович, сами знаете, подпихнет меня в сенат за милую душу. Вам же лучше: за хозяина останетесь!

Мышецкий откланялся.

– Желаю успеха, – сказал – и вышел.

Он повидался с жандармом, выложил перед ним начистоту все, что думает.

Сущев-Ракуса крепко потер ладошкой поблескивающий череп.

– Эх! – крякнул он. – Да, все это так, милый князь. Но в одном-то вы ошибаетесь…

– В чем же именно?

– Найдется покупатель в губернии. Найдется!

– Кто же? Атрыганьев?

– Почему же Атрыганьев?

– Но я не знаю землевладельца в губернии крупнее его.

– Да где ему! – ответил жандарм с ухмылкой. – Конкордия Ивановна – вот кто может купить треповский лес.

– Разве эта дама столь богата?

– Милый князь, вы не первый губернатор на ее веку…

В подобном ответе прозвучал оскорбительный намек, однако Мышецкий решил пропустить его мимо ушей.

– Но я, – заявил он, – не дам ей перепродать трепов­ский лес тут же под топор барышника.

– А вот это уже ваше дело! – открестился жандарм.

Мышецкий понял, что сейчас его прищемят в капкане, и решил до времени снова скрыться в степи. Борисяк напомнил о себе:

– Сергей Яковлевич, все готово… Когда?

– Погодите. Я вам скажу. Человек этот с Обираловки?

– Вестимо, с Обираловки. Из бывших, видать.

– Ну и ладно. Только бы ветер подул от города…

Он позвал к себе Чиколини:

– Бруно Иванович, предупредите брандмайора, чтобы пожарные команды были наготове.

– А что будет, ваше сиятельство? – глуповато спросил полицмейстер.

– Ничего и не будет, – ответил Мышецкий с равнодушием, – Просто я получил дурацкий донос, якобы злонамеренные лица собираются учинить пожар на Петуховке…

– Верить ли? – усомнился Чиколини.

– А я не верю. Но на всякий случай.

На всякий случай пожарные колесницы загодя выехали на Петуховку и распустили рукава. Там дневали, там ночевали. Салганы находились в другом конце города, но – один от другого на отшибе – они не представляли угрозы. Гораздо страшнее была та зараза, которая пропитала доски и полы этих дремучих страшных сараев.

Алиса ощутила, что Сергей Яковлевич готовится к отъезду. В последнее время она как-то отвыкла от мужа, но все-таки спросила:

– Serge, ты опять меня покидаешь?

– Пожалуй, дорогая. Я скоро вернусь.

Смущаясь, она попросила у него денег. Он удивился:

– Но мы выехали из Петербурга, и у нас было…

– Да, да! Но у меня уже ничего не осталось.

– У меня тоже. Ладно, спрошу у Пети…

Попов деньги дал. А потом рассказал, что у него был фотограф. Союз истинно русских людей на днях нанял этого фотографа, чтобы он запечатлел на память потомству собрание уренских «патриотов». Что он и сделал, после чего предложил Пете выкупить негативы.

– И вы поймете почему, – сказал Петя. – Додо тоже попала на эти снимки… Вот, полюбуйтесь!

Фотографий было всего три, но Додо занимала в них центральное место. Разодетая в русский сарафан, с цветным кокошником на голове, убранном жемчугом, – Додо играла роль матки в черносотенном улье. Как царица, восседала она рядом с Атрыганьевым, и взоры мужчин, устремленные на нее, были похотливы и мерзки. А один из снимков был словно взят из журнала «Только для мужчин».

– Сколько же вы дали, Петя, за эту мразь?

– По сотенной за каждый.

– Ну, с вас еще содрали по-божески… Негативы у вас?

– Да, я разбил их сразу же.

– Бедная Додо, – пожалел Мышецкий сестру.

– А я? – накуксился Петя. – Каково мне-то?

– Ну, вы святой человек, только вы и способны на такой подвиг!..

Борисяк был предупрежден об отъезде.

– Я вернусь дня через три, – сказал Мышецкий инспектору. – Надеюсь, что красный петушок раскричится в мое отсутствие.

На самом пороге его задержал Огурцов:

– Ваше сиятельство, Симон Геракдович вас ищет. У него что-то там с треповским лесом не ладится.

– Скажите его превосходительству, что я уехал…

И – укатил.

Кобзева в степи уже не было: черная кошка пробежала между ними. Полновластным главою поселенной общины сделался Карпухин – мужик, как выяснилось, с фантазиями, что и подкупало Сергея Яковлевича. Удивительно, что Карпухин отнесся к постройке общинных домов приветливее Кобзева. «Вот и разберись, – недоумевал Мышецкий, – казалось бы, все должно быть наоборот!..»

Князь катанул ногою бревно, лежавшее на земле, сказал Карпухину:

– Вот этот лес – церковный. Ты из него избу сложишь, а тебя в Сибирь сошлют за это…

Сказал без улыбки – очень серьезно, желая проверить, какое впечатление произведет это на молодого парня. Карпухин посмотрел на бревно, потом на вице-губернатора.

– Ну, ин ладно, – ответил раздумчиво. – Ежели за обчество, так – куды ни шло, я согласен.

Сергею Яковлевичу стало неудобно:

– Извини, брат. Ничего тебе не будет… А впрочем, лес этот правда церковный. Байкуль – вон там видишь? Монастырский… Хутора – немецкие. Дорога – военная. Степь – киргизская. А что здесь ваше – прости – не знаю!

– У мужика ничего нету, – согласился Карпухин.

Итак, лес он выслал: пусть строят, что хотят. Генерал Панафидин дал лошадей, бракованных по кавалерийскому стандарту, – мужики взяли. В депо рабочие выковали кое-какие орудия – тоже отправили в степь. А кое-что поселенцы воровали у своих соседей, хуторян-колонистов, но Мышецкий за­крывал на это глаза.

С хуторов пришли к нему с обидами батраки, работавшие на немцев. Мышецкий выслушал, как они живут. Хорошо живут, харча вдоволь, но прибавки не бывает, хоть плачь. У немца все по часам, каждому туалетную бумагу выдали, хорошо цигарки вертеть, только вот беда.