Рой Якобсен - Стужа

В следующие дни она приходила каждое утро, меняла повязку, убедившись, что рана не затянулась, и сидела на нем, пока дыхание не замирало на губах и румянец не заливал бледные щеки. Он покусывал ее грудь и не думал больше о своей незаживающей ране. Да и ни о чем другом не думал. Оцепенел. Пока не явился Хавард. Тут-то Гест подумал, что, пожалуй, побратиму не мешало бы прийти раньше, но Хавард сказал, что ходил со своими сокольниками на охоту, далеко в горы, а сообщение о побеге Онунда воспринял равнодушно.

— Этого следовало ожидать, — заметил он. — По крайней мере, ты именно этого и ожидал, верно?

— Кто-то из здешних мог ему пособить? — спросил Гест.

— Ты?

Гест хмуро посмотрел на него.

— На Асу намекаешь? Нет, не думаю, — сказал Хавард. — Сараем этим пользуется один Ингольв, а он из дому не выходит. Рана-то твоя как?

— Не знаю. Я о ней не думаю.

Хавард едва заметно усмехнулся и полюбопытствовал, о чем же он тогда думает.

— Не проклятие ли над тобой тяготеет?

— Вполне возможно. — Гест попытался улыбнуться в ответ, буркнул, что горячки у него нет, боль утихла и силы скоро восстановятся, только вот рана эта на плече — зияет, будто рот, кричащий от безумной боли, которой он не чувствует, она тревожила его, пугала, когда он не спал и находился в забытьи.

Он звал Асу, и вечером и утром. Дело в том, что она взяла в привычку забывать про него на день-другой, а он тогда места себе не находил и посылал за нею трэлей и других людей. В конце концов она приходила, хмурая, недовольная, Гест перестал ее понимать, мягкие ее руки делались все грубее, вода была то слишком горячая, то слишком холодная, улыбка фальшивая, а рана упорно не заживала.

— Уйти ты не сможешь, — объявила она в один прекрасный день, вроде как объясняя собственное безразличие, ведь посиделки их тоже прекратились. — Умрешь от этой раны.

Аса и золото к ране прикладывала, и травами пользовала, и водой, и какими-то вонючими составами, которые смешивала в маленьких деревянных плошках, и губами к ней прикасалась, а Митотин, по команде Хаварда, даже клювом по ране провел. Но все было напрасно, ничего не менялось, рана на плече зияла точно большая красная пасть.

В Хове жили два старых вольноотпущенника — Ротан и Пасть, а звали их так потому, что рты у обоих были большие, широкие, вдобавок один родился с волчьей пастью. Еще их звали Двойчатами, ведь, если не считать означенного изъяна, коим страдал Пасть, они совершенно друг от друга не отличались, были близнецами, приземистые, могучие здоровяки, многие годы ходившие с Ингольвом в викингские походы.

Позднее Ингольв поручил им заботы о своих сыновьях, и Двойчата учили их владению оружием, тонкостям охоты и премудростям кодекса чести; в особенности оба привязались к Эйвинду, который сейчас находился в Дании, у конунга Кнута. Когда же Двойчата постарели, Эйвинд с отцом решили, что им надобно остаться в Хове и вкушать заслуженный отдых, занимаясь мирным сельским трудом, да только старикам это вовсе не нравилось.

Одного Ингольв определил в оружейную мастерскую, а второго поставил начальствовать над сушильнями, но в тот же день оба явились к своему господину и сказали, что хотят быть вместе, как всегда. Речь держал Пасть, хотя обычно он избегал открывать рот, только вот сейчас иначе было нельзя: стоило Пасти заговорить, как Ингольва одолевала поистине болезненная неловкость, и он готов был исполнить любое желание; так вышло и на сей раз.

С тех пор они ели, спали и трудились бок о бок — в оружейной мастерской, а говорил за обоих всегда Ротан, ну, когда без разговоров было никак не обойтись, ведь большей частью они избегали людей, общались с одним лишь Хавардом, за птицами его смотрели.

Именно Двойчата были при Хаварде, когда он одолел Онунда в Ингольвовой бухте. До некоторой степени они и к присутствию Геста притерпелись, потому что он, как говаривал Ротан, бедолага вроде них самих, ведь им было невмоготу слоняться в тишине Хова, разрываясь на части между лояльностью к господину и тягой к лязгу оружия и кровавому вкусу славы; никто не вправе отнимать у мужчины эти услады, только смерть. И оба диву давались, что Гест, вольная душа, сидит здесь сложа руки, в этаком полусне.

— Хотя больно уж ты мал, — сказал Ротан. — Почитай что в упор не разглядишь.

И оба покатились со смеху.

Оживлялись Двойчата, только когда Ингольв посылал их на местные тинги и на ярмарки продавать оружие и инструмент, собственными руками изготовленные в Хове, вдобавок в их задачу входило смотреть во все глаза и держать ухо востро, чем они занимались столь ревностно, что Ингольву, как правило, приходилось кое-что выбрасывать из их красочных донесений, сопоставлять оные с тем, что он слышал от прохожих бродяг, купцов и прочих осведомителей. Ведь Двойчата первым долгом сообщали новости, которые сулили им скорый отъезд из усадьбы, — междоусобицы в Дании, война в Англии, интриги среди мелких соседних конунгов; Двойчата обожали беспорядки, ибо там были возможности, была жизнь.

Однако еще в начале зимы в Хов заявились трое датских торговцев, мед предлагали, да по цене поболе, чем за шкурки выдры. И отчасти они подтвердили донесения Двойчат, к примеру, что датчане фактически построили новый флот взамен утраченного Кнутом, когда после гибели отца он, поджав хвост, позорно бежал из Англии. В Дании меж тем правил его брат, Харальд, крепко держал страну в узде и вовсе не собирался делиться властью с младшим братом. Поэтому у Кнута оставалась единственная возможность, а именно еще раз напасть на Англию и Адальрада.

Правда, торговцы слыхали про какой-то загадочный флот, что стоял в Нормандии под стягом некоего норвежского конунга-викинга, который поддерживал короля Адальрада и англичан, против датчан.

Звали этого конунга Олав сын Харальда, [88] Олав сын Харальда (Олав Святой) — норвежский конунг (1016–1030). и родом он был с берегов Мера, потомок Прекрасноволосого, к тому же крещеный. Сейчас флот его исчез, одни говорили, будто ушел к Северному проливу, а затем на Румаборг, другие уверяли, что он взял курс на Оркнейские острова, а оттуда ведь морем рукой подать до Хьяльтланда да и до Норвегии.

Для Двойчат Ингольв был открытой книгой, и Ротан в своей вкрадчиво-покорной манере тотчас принялся исподволь внушать ему, что он и думать ни в коем случае не должен о поддержке возможного норвежского претендента на трон, против датчан, ведь Эйвинд, самый многообещающий его сын, находится в Дании.

— Эйвинд, Эйвинд… — произнес Ингольв, стараясь их успокоить. Выходит, один его сын у свейского короля, другой в Дании, прямо как заложники. И на следующий день после отъезда торговцев Двойчата пришли к постели Геста и попросили его встать: Ингольв желает говорить с ним.