Геза Гардони - Звезды Эгера

— А какие новости?

— Господин Салкаи вторично разослал письма комитатам и городам.

— И что же, пока никто не прибыл?

— Кое-откуда прибыли, — произнес Варшани с расстановкой. — Но ждут, пока все соберутся, и тогда пойдут на турок.

Добо понял, что Салкаи ниоткуда не получил ответа.

— А что ты можешь сказать о турках?

— Четыре дня шатаюсь среди них и знаю, что они в полном отчаянии.

— Громче говори! — сказал Добо, сверкнув глазами.

Лазутчик продолжал так громко, чтобы его могли услышать и столпившиеся вокруг офицеры:

— Турки, господин комендант, в полном отчаянии. Им у нас холодно, припасы кончились. Я своими глазами видел, как вчера один инородец привез пять возов муки и ее тут же расхватали, насыпали в миски и колпаки и не стали даже ждать, пока сделают тесто. Хватали горстями муку из мешка и ели. Да много ли это — пять возов для такой прорвы!

— Криштоф! — окликнул Добо оруженосца. — Ступай к мясникам, скажи, чтобы зарезали лучших коров и всем солдатам зажарили мяса.

И он опять обернулся к лазутчику.

— Вчера янычары уже вслух выражали свое недовольство, — сказал Варшани.

— Говори громко.

— Янычары выражали недовольство, — повторил громко Варшани. — Они говорили, что, видно, бог на стороне венгров. И еще сказали, что турки привыкли к разному оружию, но к адскому огню они не привыкли. Таких огненных диковин, которые придумали эгерчане, им еще не доводилось видеть.

Добо задумался на мгновение.

— Через час, — сказал он Варшани, — будь перед дворцом. Опять проводишь Миклоша Ваша в Сарвашке.

Затем он обернулся к Шукану.

У старика и голова и нос были перевязаны. Видны были только очки да усы. Но даже раненый, Шукан доложил обычным своим спокойным скрипучим голосом:

— Нынче израсходовали две тысячи фунтов пороху.

Когда восходящее солнце поднялось над дымкой утреннего тумана, оно увидело разрушенную, обагренную кровью и почерневшую от копоти крепость. Местами еще дымились догорающие балки и разбитые бочки из-под масла и серы. Повсюду, куда ни взглянешь, развалины, грязь, всюду трупный смрад, запах крови и пота.

Защитники крепости то и дело выглядывали в бойницы и проломы. Но видны были только дервиши, которые перетаскивали трупы. Убитых было так много, что дервиши не поспевали их таскать.

Пушки молчали. В это студеное утро даже солнце вставало, дрожа от холода. И город и долину затянуло туманом, только колокольня церкви вздымалась над белой его пеленой.

Туман рассеялся лишь часам к восьми. И солнце, будто желая волшебством своим вернуть на землю весну, пролило с ясного синего неба ласковое сияние.

В крепости тоже убирали мертвецов. Крестьяне и женщины таскали их на носилках, а от Старых ворот везли на телегах. Отец Балинт хоронил покойников. Отец Мартин напутствовал умирающих.

Лагерь неприятеля пришел в движение: турки потянулись к крепости и с дальних холмов опять начали спускаться целыми отрядами.

Было ясно: турки стягивают все свои силы и, как только войска соединятся, со всех сторон нападут на разрушенную крепость.

После долгой, изнурительной схватки витязи спали всю ночь крепким сном. Добо позволил им спать, только велел расположиться на ночлег возле башен. На башнях оставили лишь по одному караульному. Офицеры тоже погрузились в мертвый сон. Борнемисса еще и в восемь часов утра спал под стволом широкогорлой Лягушки, и ни звуки труб, ни топот проходивших мимо солдат не пробудили его ото сна. Он лежал, закутавшись в толстое шерстяное одеяло; видны были только его длинные темные волосы, побелевшие от инея, и почерневшее от копоти лицо.

Мекчеи набросил ему платок на голову и прикрыл его своим плащом.

Добо велел зарядить широкоствольные пушки и мортиры железными гвоздями, в некоторые проломы приказал поставить нагруженные телеги, другие пробоины велел заложить бочками, бревнами, коровьими шкурами и всякой всячиной. В иных местах каменщики стесали карнизы стен, чтобы за них нельзя было зацепить крюки осадных лестниц. На верхушки стен натаскали камней. Из кухонь притащили все котлы и чаны, наполнили их водой. Вынесли на башни всю смолу, какая только была в крепости. Свинцовый водосток двора разломали на кусочки и распределили между пушкарями. Мясникам ведено было к обеду зажарить на вертеле вола. Выпеченный хлеб сложили на рыночной площади, где обычно собирались отдыхающие витязи. Нагромоздили целую гору караваев. Раздатчик хлеба Михай теперь не обращал на распределение никакого внимания: бери сколько хочешь. Михай пришел к пекарям на рынок, одетый в красивый коричневый доломан и желтые сапоги. Он только записал на бумажке: «14 окт. Семьсот караваев».

Турки стекались со всех сторон. С гор и холмов спускался пестрый людской поток.

В десять часов трубач затрубил сбор. Осажденные собрались на рыночной площади. У всех были перевязаны головы, руки. У каждого на правой руке хоть один палец да был перевязан. Но всякий, кто мог стоять на ногах, должен был подняться на крепостную стену.

Посреди площади колыхались шелковые хоругви. На одной из них была изображена дева Мария, на другой — король Иштван Святой, на третьей — святой Янош. Это были обтрепанные, выцветшие хоругви. Их вынесли из церкви. Священники, одетые в фиолетовые ризы, стояли у стола, наскоро превращенного в алтарь. На столе лежала дароносица.

Защитники крепости знали, что будут служить мессу. Ее полагалось бы служить и перед другими приступами, но Добо не позволял поминать мертвых.

— Это еще все пустяки, — говорил он. — А когда начнется настоящий штурм, подойдут королевские войска.

Но тут уже было ясно, что наступил конец.

Все умылись, почистились, нарядились в лучшее платье. У офицеров одежда была всех цветов радуги, на ногах красные сапоги со шпорами, усы закручены, на шлемах колыхались султаны. Стан Мекчеи облегала новая сверкающая кольчуга, у пояса висели две сабли — одна из них со змеиной рукояткой. Эту саблю Мекчеи надевал только по праздникам.

Гергей Борнемисса явился в островерхом стальном шлеме, с козырька которого вздымались три белых журавлиных пера, зажатых в серебряную птичью лапку. На груди блестел панцирь, из-под которого виднелись рукава красного кожаного доломана. Руки были затянуты в шелковые перчатки, прикрытые стальной сеткой. Шею украшал вышитый золотом отложной воротник.

Золтаи не удержался от замечания:

— Ох, какой жениховский на тебе воротник!

— Это жена моя вышила, — ответил без улыбки Гергей. — Не в честь же турок я надел его!

Он, видимо, хотел сказать: «не для смертного часа», но промолчал.

Золтаи был в светло-коричневом кожаном доломане. На боку у него звенели две сабли. Шею защищала проволочная сетка. Шлем был без забрала, только с носовой стрелкой, которая тянулась до кончика носа. Прежде этот шлем принадлежал, должно быть, какому-то офицеру-сипахи. Золтаи купил его с торгов после первой вылазки.