Натан Рыбак - Переяславская Рада (Том 1)

– Лжешь!

– За такие непристойные слова у нас бьют! – вскипел Тышкевич. – Не будь ты, боярин, царским послом, мы бы...

Боярин Пушкин не дал ему закончить:

– И у нас, пан, бьют таких дураков, как ты, которые не умеют чтить великих послов.

Тышкевич, еле сдерживая гнев, промолчал. Вокруг, насупясь, стояли сенаторы, королевские гусары, московское посольство и стрельцы. Молчание было напряженное и не предвещало ничего доброго. Пушкин видел, что ему уступают. В сущности, надо было садиться в карету и ехать, но, раз начав ссору, он не мог уже остановиться и не обращал внимания на знаки, которые ему подавал Проскаков, опасавшийся, что вот-вот начнется драка. Указав на шляхтича, стоявшего рядом с Тышкевичем, Пушкин спросил:

– А что это он ничего со мной не говорит?

– Он по-русски не понимает, – объяснил Тышкевич.

– А зачем же король прислал таких невежд ко мне? – выпалил Пушкин.

Шляхтич схватился за саблю. Проскаков кинулся к Пушкину, который тоже взялся за саблю. Тышкевич умоляюще протянул руки. После долгих уговоров Пушкин и Проскаков все же сели в королевскую карету и двинулись в Варшаву, сопровождаемые польскими сенаторами.

В тот же вечер послов уведомили, что содержать их будут коштом короля. На следующий день их принял канцлер Оссолинский. Пышность королевского дворца и почести, с какими встретили царских послов, несколько утихомирили Пушкина. Оссолинский уже знал от Тышкевича о всех придирках московского посла. Он понял, что это не просто каприз самого Пушкина, дело было серьезнее.

Больной канцлер встал навстречу послам и встретил их посреди залы. Он первый подал руку Пушкину и не сел, пока не опустился в кресло Пушкин. Не ожидая вопроса о здоровье короля, Оссолинский поспешил осведомиться, здоров ли царь Алексей Михайлович. Пушкин тоже решил на этот раз держаться чинно. Говорил он с Оссолинским только о незначительных и второстепенных делах, ожидая, что о более важном поведет речь сам канцлер. Но и канцлер не торопился, – у него жестоко болела голова. Он не спал всю ночь. Дела его шли неважно. За его спиной против него плел интриги Потоцкий, король явно выражал свое недовольство Оссолинским, малоутешительные известия пришли от Киселя. Хмельницкий обманывал с составлением реестров, возвращение панства в маетки задерживалось. И все валили на него, забывая, что, если бы он, канцлер, не договорился с ханом втайне от Хмельницкого, то, может быть, теперь в Варшаве сидел бы гетман казацкий, а не король.

«Но теперь они обо всем забыли, теперь они говорят, будто бы я попустительствую казацкой вольнице», – думал Оссолинский, слушая спокойную речь Пушкина и время от времени наклоняясь к толмачу, который старательно и быстро переводил. Оссолинский сразу понял – не с дружественными намерениями приехали в Варшаву московские послы, – и в этом он распознал руку Хмельницкого. Поэтому, чтобы выиграть время, канцлер предложил начать переговоры через три дня, ссылаясь на отсутствие князя Радзивилла, который должен будет возглавить польское посольство для переговоров. Пушкин не возражал.

После беседы с послами Оссолинский сразу же пошел к королю.

Ян-Казимир сидел в обществе своего духовника и пани Замойской.

Оссолинский попросил прошения, что вынужден прервать королевскую беседу.

Намекнул, что необходимо говорить наедине.

– Должен сообщить вам, ясновельможный король, о важном деле.

Ян-Казимир неохотно поднялся, извинился перед своими собеседниками и вышел в смежную комнату. Оссолинский, прихрамывая на левую ногу, шел за королем.

– Плохие вести, – сказал он, заглядывая в глаза Яну-Казимиру. Тот уселся в кресло, откинул голову на высокую, обитую бархатом спинку. – Московские послы ведут переговоры так, чтобы вызвать с нашей стороны какой-нибудь опрометчивый шаг. Я полагаю – следует послать лично от вас гонца в Москву, сейчас же, с вашим письмом к царю. Надо развеять в Москве все подозрения.

Канцлер говорил тихо, настойчиво, как с учеником. От этого тона королю было не по себе. Ему хотелось оборвать канцлера, но, понимая, что тот прав, пересилил в себе это желание.

– Хорошо, пошлем в Москву гонца.

Король согласен с канцлером. И на то, чтобы переговоры возглавил Радзивилл, он тоже согласен. Но никаких уступок. Только слова и обещания.

Больше нельзя уступать. Второго Зборова быть не может.

Оссолинский покраснел. Не удержался, чтобы не сказать:

– Может статься и похуже Зборова.

Король вскочил с места.

– Как, пан канцлер так думает? Зачем же тогда быть канцлером, если так смотреть на вещи?

– Москве надо доказать, – настаивал на своем Оссолинский, – надо доказать, что слова Хмельницкого о подданстве царю – пустые слова, что гетман тянет в сторону Турции. Если надо будет, то кое в чем придется и уступить Москве.

– Отдать Смоленск? – спросил король.

– Оттого-то переговоры и будет вести Радзивилл, – пояснил канцлер.

Оссолинский действовал хитро. Смоленск входил в воеводство Радзивилла. Пусть князь изворачивается. Пусть попробует, каково трактовать с русскими. Нет, у канцлера крепкая голова на плечах, Ян-Казимир должен это признать.

Король прощается с канцлером и возвращается к своим гостям. В комнате он застает еще шляхтича Малюгу. Тот стоит у столика с расставленными на нем костяными шахматами. Малюга преклоняет колено перед королем.

Ян-Казимир милостиво касается рукой его плеча. Тот на лету целует королю руку и подымается.

– Как приказано вами, ясновельможный король, я прибыл, чтобы развлечь вас.

Король одобрительно кивает головой. Догадливый и разумный шляхтич. С ним легко говорить, и он всегда с полуслова угадывает желания короля.

Садясь в кресло, король сказал:

– Беспокоят меня послы московского царя.

– Ваше величество! – с жаром воскликнул Малюга. – Да что взять с мужиков? Разве они понимают дипломатию? Да они и латыни не знают.

– Ошибаешься, мой верный слуга, – покачал головой король. – Послушал бы ты, что мне только что рассказал Оссолинский.

Малюга старательно расставлял шахматы на столике. Духовник Лентовский спросил:

– Что-нибудь дурное?

– Пока нет. Но придется немедленно послать гонца в Москву. Надо предупредить их там, в Москве, растолковать им, чтобы меньше верили Хмельницкому, что у него на уме союз с турками и что следует усмирить его, – сие в интересах царя московского.

– А по мне, ваше величество, – отозвался Малюга, – позвали бы вы сюда Хмельницкого да посадили на кол – и конец всем бунтам.

– Истину говоришь, – подтвердил духовник, – истину.

Король ничего не ответил. Воображением нарисовал себе эту заманчивую картину во всех мельчайших подробностях. Пани Замойская сказала: