Святослав Рыбас - Красавица и генералы

- Возьмем Витю, - продолжал Макар - Я с вертепщиком вам покажу представление.

- Что за представление, Макарушка? - спросила она.

Вертепщик, низенький лысый бородатый большеротый человек, поставил вертеп на лавку, открыл ставни и зажег восковые свечи по бокам внутри. Запахло серой и церквой, задорно запела скрипка, ударил барабан, с запозданием заиграла гармонь - это дети вертепщика, мальчик лет двенадцати и девочка лет четырнадцати, и Макарий заиграли марш. Жена вертепщика, толстуха в зеленой кофте, вынимала из деревянного ящика куклы, вставляла шпеньками в пол вертепа, то в верхний ярус, то в нижний.

Оклеенная потертой голубой бумагой внутренность сцены с, нарисованной пещерой, овцами, яслями, в которых лежал младенец, заполнилась разными фигурками.

- Представление "Царь Ирод"! - объявил вертепщик.

Виктор никогда не видел кукольных спектаклей и со снисходительным любопытством наблюдал за началом. В руках толстухи мелькали фигурки священника в черной рясе, смерти с косой в руках, краснорожего, обшитого черной овчиной черта и еще много других фигурок, ярко и грубо раскрашенных. От представления веяло детской забавой, ставшей ремеслом.

Виктору горько было видеть брата рядом с детьми вертепщика. Но, кажется, только Виктор думал в эту минуту о невеселом. Все родичи и работники, сидевшие на стульях перед вертепом, были увлечены спектаклем. Хведоровна сидела чуть впереди, повязанная новым платком, и смотрела во все глаза, и на ее лице отражалось благоговение.

- Рождество твое, Христе, Боже наш, - пели кукольники.

Там, всего в нескольких верстах отсюда, тлели готовые вспыхнуть угли, а здесь в чистой горнице, в вечерней зимней тишине творилось старинное представление о деве Марии, младенце Иисусе и кровожадном царе Ироде.

Горит над пещерой вырезанная из фольги звезда, идут волхвы поклониться новорожденному. Ирод велит воину убить всех детей, - Виктор видит все это, знает, что это сказка, но ему становится жалко деток и он хочет мести жестокому царю.

И когда Смерть снесла косой голову Ироду, черти утащили его тело, он почувствовал удовлетворение. Ему стало казаться, что на хуторе всегда будет тишина и покой и можно будет укрыться от пожара.

Потом перед рождественским ужином вертепщик зачерпнул ложку рисовой кутьи, обвел всех добрым, ясным взглядом и, постучав левой рукой по столу, вымолвил:

- Мороз, мороз, иди кутью есть! Чтоб ты не морозил ячменю, пшенички, гороха, проса и гречки и всего, что Бог судит здесь посеять.

Виктор заметил, как Родион Герасимович покосился на Хведоровну, словно это она подговорила вертепщика.

- Та шо ты вытаращился? - засмеялась старуха. - Нехай люди поколядують, як там у них принято! Ты слухай, на вус мотай, авось ще сгодится.

- Ох, до чего же вредная баба, - пожаловался Родион Герасимович - Это у нее хохлацкая кровь - через нее сварливая до невозможности. Хоть бы черти ее взяли поскорей !

- У! - рассердилась Хведоровна. - В щедрый вечер лаяться надумал, бесстыжие твои очи! - Она повернулась к детям вертепщика: - Кушайте, деточки, на все божья воля, даст Бог, вернетесь на родное пепелище.

Мальчик и девочка сидели с прямыми спинами и медленно, учтиво ели кутью, стараясь быть незаметными. Было видно, что они унижены бездомностью и привыкли пригибаться.

- Да вы их не знаете! - сказала толстушка. - Они чуть клюнут и уже сыты... А ну давай, Галка, поколядуй хозяйке. Хватит тебе пузо набивать, треснешь, чего доброго.

Девочка подняла голову, укоризненно поглядела на толстуху и подобострастно улыбнулась Хведоровне. Показав себя и ребенком, и лицедейкой, она выскользнула из-за стола, трижды перекрестилась на красный угол. Серые чулки обвисали на ее ногах, темно-синее платье и грубошерстная, ушитая в талии жакетка придавали ей вид пугала.

- Чи ты бачишь меня? - спросила она у толстухи.

- Не бачу! - ответила толстуха.

- Каб не бачили свету за стогами, за колами, за водами, за снопами! пожелала девочка звонким, радостным голосом.

И еще дважды спросила у нее толстуха, и дважды Галка желала изобилия хозяевам - и огурцов, и арбузов, и капусты, и птицы, и скотины. Наконец, заслужив, как ей думалось, продолжения ужина, девочка села к столу. Макарий повернулся на ее движение и спросил:

- Галка, а чего ж ты мне ничего не пожелала?

- Чего вы хотите? - с полудетской, полулицедейской улыбкой ответила она. - Я могу про урожай и про скотину. - Она подумала и добавила: - Вам молиться надо, чтоб Бог услышал.

- Умеешь молиться? - спросил Макарий - Попроси, чтоб пожалел святую Русь... Чую, как вокруг нашего хутора носит всяких людей, потерявших, как вы, родной угол.

В лице Макария стала заметна строгость, глаза смотрели чуть вверх, и, казалось, он видит что-то недосягаемое и грозное.

Толстуха взмахнула руками и плачущим голосом, переигрывая, вымолвила:

- Как можно без родного угла!

- Еще будет у вас родной угол, - перебил ее Родион Герасимович, не дав произнести многословную жалобу. - Закончатся ваши скитания по чужим людям, все имеет свой конец.

- Сил нет скитаться! - воскликнула она. - Нам бы притулиться к хорошим людям, переждать с ними бурю, чтоб не загинуть... Вы нас приютили, обогрели, приоткрыли свое сердце, а вокруг - холодное море, сулит оно смерть...

- Ну, ну, - сказал он. - Поживите еще.

Вертепщик опустил лысую, блестящую со стороны лампы голову и произнес с чувством благодарности:

- Спаси Христос... Жизнь всегда обоюдная. Может, мы вам на что-то сгодимся.

- Поживите, - повторил Родион Герасимович. - Ежели не отказываетесь, то по хозяйству робить придется. Мы люди простые, все робим... несчастье у нас... - Он кивнул на Макария. - Всем робить надо.

- Будем робить, как скажете, - с воодушевлением заверила толстуха, прижимая руки к груди и качая головой.

Она не скрывала радости, но в ее облике проглядывало что-то сладенькое, лживое, опасное.

- Дети, целуйте руки наших благодетелей! - велела толстуха.

Мальчик и девочка послушно вышли из-за стола, опустив глаза, с выдрессированной покорностью подошли к Родиону Герасимовичу. Он не дал целовать руку, а погладил их по головам.

- Спой, Галка, развесели, - сказал он.

- "Чайник новый", - подсказала толстуха.

Девочка поправила свою грубую жакетку, приподняла голову и озорно запела:

Чайник новый, чай бордовый,

Кипяченая вода.

Как подрежу алимончик,

Так раздушенька моя!

Лукавство и кокетливость, казалось, брызгали из нее, сглаживая впечатление от торгашеских замашек ее матери.

Макарий подозвал ее, дал серебряный рубль. Она засмеялась, поймала его руку, поцеловала.

Что ждало его? Виктор смотрел на брата и думал, понимает ли братка, куда идет жизнь? Кто защитит стариков и хутор? Виктор не собирался оставаться здесь надолго.