Святослав Рыбас - Красавица и генералы

- И Степка пускай споет! - предложила вертепщица. - На. - Отойди, Галка, не вертись, как коза!

Но Степке петь не пришлось, Анна Дионисовна решительным тоном велела ей оставить детей в покое и не превращать дом в ярмарочный балаган.

Толстуха вздохнула и смиренно опустила голову. Дети испуганно уставились на Анну Дионисовну, понимая, что их мать обидели. Вертепщик зло выговорил ей, чтоб ушла с глаз долой, и, улыбаясь большим ртом, заискивающе глядя на Анну Дионисовну, взял из ящика куклу цыгана в красной рубахе и сказал:

- Господарь, господарь, отворяй ворота, едут, едут цыганы, бедные сироты...

- Тьфу! - махнул на него рукой Родион Герасимович. - Бабу пожалей, она такая ж сатана.

- Сатана, сатана, - закивал вертепщик. - Еще хуже. Вы даже не знаете, какая сатана.

- Ну идите отдыхайте, - сказал Родион Герасимович, не слушая его. - Нам побалакать надо.

И кукольники ушли, несмотря на то что Макарий хотел их задержать. После их ухода Хведоровна вспомнила старые предания запорожских казаков, спросила слепого, помнит ли он, как она рассказывала ему, маленькому? Макарий почти не помнил; и она стала рассказывать о том, как запорожцы молились в церкви.

- А бувало, говеют, что поп приказует: "Паны молодцы, которые из вас имеют велику силу, то втягуйте в себя". А то дохнут, и поп с причастием падает.

- Да погоди, старая! - сказал Родион Герасимович. - Наслухались баек, довольно пока. Что будет с тобой, когда Витька уедет?

- Дай закончу, не заважай, - попросила Хведоровна. - Сила в них была, потому что знающий народ были. На своей земле их никто не мог взять... А надо куда ехать, то сразу земли в чеботы насыпят и едут... Ты был маленьким, Макарушка, все пытал меня про небо, про Бога... Выйду с тобой в садок, а ты болонишь... - Хведоровна от воспоминаний расчувствовалась и не хотела останавливаться. Наверное, она знала, что скажет старик, но хоть на минуту она желала продлить ощущение далекой весны и еще более далекой поры, когда она сама была маленькой и слышала эти истории от своей прабабки, помнившей стародавние времена.

Но чем глубже она уходила в прошлое, в степные просторы со сторожевыми курганами, и описывала богатырей в красных жупанах, с длинными чубами, роскошными усами, смелых и вольных казаков, тем яснее представлялось Виктору, что сегодняшний вечер будто уносит от него родной хутор, а сам Виктор остается один, ибо нет силы, которая могла бы вернуть его к старикам и Макарию. Прощайте! И он молча прощался с ними.

- Вот станут на Орловой балке, а против них двадцать полков выйдуть... - говорила Хведоровна.

- Уцелеть нам надо, - сказал Родион Герасимович. - Будет нам удар под вздохи... А коль сорвет нас с этого места, то превратимся мы в бродячих скоморохов. Тогда уж легче помереть!

Хведоровна перекрестилась, сердито поглядела на старика, осуждая его за горькие речи в светлый вечер рождества. Она надеялась на лучшее, как привыкла за долгую жизнь к неизбежным переменам, утверждающим продолжение человеческого рода вопреки горечи и смерти. Пока степной чернозем был способен родить, хутор должен был жить.

- Крестись, крестись, старая! - сурово произнес Родион Герасимович. Моли, чтоб вернуть нам молодость, а слепому - очи. Больше не на кого уповать, на себя и на господа !

- Нехай идуть, мы никого не держим, - вздохнула Хведоровна. - Витя, я знаю, ты еще повернэшься. Меже, я вже лягу у могылу, не побачу тебя, а ты все ж таки повернэшься.

Виктору было тяжело и хотелось, чтобы разговор скорее кончился. Хведоровна действовала на него сильнее, чем старик, ее было жалко, оживали еще не оторванные путилища родных корней, связывающих бабку и внука, и он был вынужден отрывать их в своем сердце с кровью.

- Я тоже спешил, - сказал Макарий. - А вот сижу под старой грушей... и дым отечества! - с дрожью в голосе вымолвил он. - От судьбы не уйдешь. А не было бы хутора, бродил бы с сумой.

- Я не боюсь сумы, - возразил Виктор. - Что панихиду разводите? Когда ты записывался в аэроклуб, у кого спрашивал благословения?

- Скоро все это кончится, - поддержала его Анна Дионисовна - Казаки удерживают народ от беспорядков, с немцами перемирие... В конце концов народ одумается и перестанет разрушать.

- Тогда повесят твоего мужа, - заметил Родион Герасимович. - Простой народ и повесит, как поймет, что пора землю букарить...

- Не повесят, - ответила Анна Дионисовна. - Скоро все кончится. Тогда заживем счастливо.

Неизвестно, верила ли она в близкую возможность счастливой жизни, - в ее словах не звучало большой уверенности. Скорее всего, Анна Дионисовна пыталась отвлечь хуторян от попыток остановить неостановимое.

3

Двадцать второго января тысяча девятьсот восемнадцатого года в поселок с мужичьей стороны вошел красногвардейский отряд, казаки отступили в сторону Таганрога.

Нина осталась: ей нечего было бояться, ибо она считала, что ее самый большой грех перед простым народом-то, что казаки отбили у шахтеров ее рудник, - в действительности произошел не по ее воле, а по стечению не зависящих от нее обстоятельств. Казаки рассеяли вооруженную силу, по-другому они не могли. Поэтому, зная это, Нина надеялась, что любой здравомыслящий человек оценит ее роль беспристрастно и не осудит за чужую вину. Еще она надеялась на снисходительность, так как она поддерживала рабочих, покупая для рудничной лавки продукты.

Вместе с ней остался и Виктор. Он с любопытством ожидал, что сделает новая власть, и надеялся на лучшее, как всегда надеются юноши. "Вот мы не выдали Рылова, - думал он. - Рылов мизантроп, ему надо в политических целях чернить все прошлое и, значит, все русское. Но им понадобится добывать пропитание, обеспечивать себя металлом и углем, - значит, они займутся хозяйством, им понадобятся инженеры, промышленники, образованные люди. Понадобится и Россия. Она их и переварит".

Размышляя о приближающейся встрече с враждебно настроенным Миколкой, Виктор надеялся, что сумеет найти с ним общий язык. В конце концов спасение Рылова чего-то стоило.

Утром казаки ушли. В морозной заснеженной степи они растворились бесследно, поднявшись на курган, где высилась старая раина. Виктор и Илья стояли за воротами усадьбы, глядели в безлюдное пространство и молчали. Из деревни доносился едва слышный собачий лай. Возле конюшни, вблизи тепла и корма, пищали воробьи. Пахло пресным запахом снега, близкого жилья и кисловатым полушубком, в который был одет Виктор.

- Папаня покойный снился, - задумчиво сказал Илья.

Виктор не ответил, смотрел на бледно сияющую желтоватую дорожку в снегу, оставляемую едва видным сквозь облака солнцем.

- Покойник - это как будто к наследству, - продолжал Илья. - Сегодня ты ходишь балкуном, поешь-гуляешь, а что тебе ждать - не ведаешь... Гляди, кто там? - Он кивнул на трех мужчин, вынырнувших из балки. - До нас идуть. Ружья при них... Уж не по мою ли душу? Черт меня дернул летом с ними тягаться.