А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том I)

В памяти государя пронеслось: ликующий демократический Париж [276] Имеется в виду визит Николая II во Францию 23 – 27 сентября 1896 г., отмеченный небывалой встречей российского государя гражданами Третьей республики. «Париж был переполнен. К двум миллионам его населения прибавилось 930 000 приезжих. На улицах было сплошное народное гуляние. Всё стало русским или псевдорусским:…конфекты с русским гербом или флагом, посуда с царскими портретами, игрушки, изображавшие русского медведя, а также Государя, Государыню и даже великую княжну Ольгу…» (Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. Т. 1. М., 1992. С. 68). , республиканская толпа, исступлённо кричавшая ему: vive l'Empereur! [277] Да здравствует император! (фр.).

Да, там он словно полубог! Но вот с Вильгельмом как?.. Целится, небось: капельмейстерство – себе, а ему – вторую скрипку!

Николай II во многом был склонен не доверять ни людям, ни себе. Но одному он верил непреложно: заветам почившего батюшки. А всё духовное наследие Александра III покоилось на трёх устоях: европейский мир, незыблемость самодержавия и франко-русский союз. Царь запомнил навсегда утро на кронштадтском рейде: державный батюшка, огромный, подавляющий, в честь французских гостей при звуках «Марсельезы» снявший шапку с полысевшей упрямой головы…

Перед государем замелькало опять: щеголеватое низкопоклонство Феликса Фора в Петербурге, десять лет назад [278] Имеется в виду визит президента Франции Фора (1841 – 1899) в Россию в августе 1897 г. и его переговоры с Николаем II относительно франко-русского военно-политического союза, который был более необходим Франции, нежели России. … Разговор за чаем у императрицы, когда внезапно, в искреннем порыве, он царским словом поклялся: пусть Франция, пока я жив, забудет все тревоги. И памятный ответ захваченного врасплох президента. «Que puis-je repondre aux nobles paroles de votre majeste? – сказал он, растерянно оглядываясь. И вдруг заметил на столе присланный им утром царице букет французских роз: – Tenez, je prends cette fleur, reflet de la beaute radieuse de nos jardins et du labeur traditionnel de notre peuple. – Глава республики взволнованно повысил голос: – Cette rose, Sire, cette rose qui semble evoquer toute notre civilisation, cette rose enfin, que nous appelons «la France», je la prend et la jette a vos pieds» [279] Что ответить на великодушные слова вашего величества?.. Вот я беру в руки этот цветок, отблеск радостной красоты наших садов и преемственного трудолюбия нашего народа… Эту розу, государь, эту розу, которая как бы вызывает образ всей нашей цивилизации, эту розу, которая носит имя «Франция», я повергаю к вашим ногам (фр.). .

Государь, нагнувшись, сдунул пепел, упавший на листок, исписанный Вильгельмом II.

Что за гнусное письмо!

Внезапно кровь ударила ему в виски.

Нравоучения? Да как он смеет!.. Что за опека! Я ему не мальчик!..

К горлу подступало молчаливое холодное бешенство.

Но государь сдержался. Лицо опять ничего не отразило. На его губах по-прежнему блуждала добрая чарующая улыбка. С такой же улыбкой и скрытым бешенством благословенный Александр I в Тильзите терпеливо выслушивал Наполеона. [280] Речь идёт о личных переговорах Александра I и Наполеона I в Тильзите в конце июня 1807 г., касающихся распределения сфер влияния Франции и России на Западе и Востоке и закончившихся оформлением Тильзитского мира, по которому Россия вынуждена была согласиться на создание государства Варшавского и присоединиться к континентальной блокаде. Союз между императорами скрывал их соперничество и подготовку сил к новой борьбе; его заключение носило характер интермедии, разыгранной блестящими актёрами. Об артистических способностях Александра I не однажды говорила его бабушка, отмечавшая уменье императора принимать обличия, подходящие к обстоятельствам.

Дочитав письмо, государь его неторопливо расправил и придавил пресс-папье: тюленем на льдине из аквамарина.

– А теперь расскажите мне, Адашев, – раздался его спокойный, приятно-тихий голос, – как вы нашли германского императора?

Царь закурил свежую папиросу и учтиво пододвинул флигель-адъютанту пепельницу.

Адашев доложил, что на приёме император сказал ему всего несколько слов. Справлялся главным образом о здоровье её величества.

Безоблачные голубые вюртембергские глаза государя чуть дрогнули. Ему было неприятно, что об его семейном горе, видимо, открыто говорят. Он захотел будто что-то спросить или сказать, но промолчал и ограничился только привычным жестом: провёл ладонью по бороде.

Адашев почувствовал, что сделал придворную неловкость.

Он продолжал свой доклад. За обедом император посадил его рядом с собой, но говорил всё время с другим соседом, старичком, немецким учёным. Беседа была оживлённая и на странную тему: император всё расспрашивал про мох и его особые разрушительные свойства.

– Мох? – повторил государь и усмехнулся. – Какой он всегда фокусник… Я помню в Ревеле [281] Ревель – официальное название города Таллинна в 1219 – 1917 гг. … Его яхта отошла уже от «Штандарта». Вдруг – флажки, сигнализирует. Читаем: «Адмирал Атлантического океана шлёт дружеский привет адмиралу Тихого океана…» Я и приказал поднять ему просто: «Счастливого пути». [282] Обмен сигналами между Вильгельмом и Николаем во время морских манёвров русского флота в 1902 году. Сигнал, поднятый Вильгельмом, лишний раз подчёркивал стремление германского кайзера склонить Россию к её «священной миссии» в Азии и тем самым свести на нет русское влияние в Европе. По свидетельству генерал-лейтенанта А. А. Мосолова, начальника канцелярии Министерства императорского двора, Николай, прочитав дешифровку немецкого сигнала, сказал адмиралу Нилову: «Его надо просто связать, как сумасшедшего» (Мосолов А. При дворе последнего императора. – СПб., 1992. С. 203).

В дверь постучали. Она отворилась. Вошла жизнерадостная оскаленная англичанка-бонна, ведя за ручку принаряженного разрумянившегося цесаревича. Ребёнок возвращался с прогулки.

Увидев сына, государь сразу просиял и оживился.

Он поднял ребёнка и посадил перед собой на письменный стол.

Бойкий большеглазый цесаревич с любопытством стал осматриваться. Его внимание тотчас же привлёк тюлень на льдине.

– My darling little boy [283] Дорогой мой мальчик (англ.). , – нежно проговорил государь, наклоняясь к ребёнку; глаза его словно озарились изнутри.

– Dad-dy… dad-dy [284] Папа… папа (англ.). , – пролепетал цесаревич с неосмысленными интонациями маленького существа, уловившего пока звуки всего лишь нескольких слов.

Неожиданно, с детской отчаянной решительностью, он хлопнул ручонкой по голове тюленя. Тяжёлое пресс-папье покачнулось и опрокинулось. Малютка торжествующе вскрикнул и, задорно выдернув письмо германского императора, швырнул его на пол.