Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

«С великими ущербными следствиями для России эта царская жестокость!»

И еще одна мысль билась в сетях неведения: по воле ли сотника, падкого на столь ужасные зрелища, он, князь опальный, был остановлен у Лобного места или по воле самовластца Ивана Васильевича, чтобы внести в ду­шу смятение и напугать перед встречей.

«Слово поперек, и то же самое ждет. Так, что ли?»

Но странное дело, когда князь Михаил Воротынский убедил себя, что Иван Васильевич специально все это ус­троил, он словно сбросил с себя все волнения и пережива­ния и воспылал желанием сказать государю в глаза все, что о нем думает.

«Пусть скоморошничает с Малютой да с Грязным 197 безродными, а не со мной, Владимировичем! Не позволю! Лучше — голову на плаху!»

Без робости, полный решимости вести с царем серьез­ный разговор, вошел Михаил Воротынский в уединен­ную комнату перед спальным покоем царя. Здесь все бы­ло так же, как и прежде, когда приглашал Воротынского сюда государь для тайных бесед, только полавочники за­менены на шитый золотыми нитями малиновый бархат. Иван Васильевич уже сидел в своем кресле, весьма напо­минающем трон, тоже покрытом малиновым бархатом. Воротынский поклонился царю, коснувшись пальцами пола, и спросил, смело глядя в пронзительные глаза са-мовластца:

— Ты хотел видеть меня, государь? Иван Васильевич кивнул:

— Позвал я тебя, раба своего…

— А я думал, для совета позвал, вспомнив, что я твой слуга ближний, — перебил князь.

— Иль не доволен честью такой? Будто не знаешь, сколько при царях ближних слуг было. По пальцам пере­чтешь. Отец твой деду моему — слуга ближний…

— За что царица Елена лишила его жизни.

— Не дерзи. Перед Богом моя мать в ответе, не перед рабами смертными. И, сделав паузу, спросил жестко: — Может, желаешь последовать за Горбатым-Шуйским?! С братом своим совместно! С сыном малолетним, княжи­чем Иваном?!

— Воля твоя, государь. Если тебе радетели славы тво­ей державной не нужны, посылай на плаху. Без униже­ния пойдем, не посрамим рода своего. Одно скажу: лю­бимцы твои новые бражничать горазды, в воеводских же делах сосунки. А без воевод ты от крымцев и турок не

оборонишься, не то чтобы за Литву соперничать.

И замолчал, вполне понимая, что уже шагнул за грань предела, за которым — пропасть. Даже за эти слова впол­не можно поплатиться головой. Решил подождать ответа государева, а уж потом, если в цепи заковать повелит, то уж без удержу все выложить, если же только погневает­ся, поосторожней речи вести, хотя и не отступаться от своего.

Молчал и царь Иван Васильевич, опустив голову. Словно совестливые думы вдруг отяготили его.

До предела напрягся Михаил Воротынский, чтобы не показать государю, что с трепетом ожидает его слова. Ни в позе, ни во взгляде не терял он своего княжеского до­стоинства, и силы душевные давало ему поведение отца и сына Горбатых-Шуйских у плахи и под занесенным топо­ром палача.

Долго, очень долго томилась тишина в небольшой хмурой палате, но вот наконец царь разверз уста. Грусть и усталость зазвучали в его голосе, а слова лились совер­шенно не те, каких ожидал с трепетом князь Михаил Во­ротынский.

— Приемлю я, князь Михаил, твою обиду за себя и за брата. То верно, что не по своему же Уложению я посту­пил, лишив вас родовой вотчины. Признаю и исправлю. Треть удела Воротынского — твоя, треть — князя Влади­мира, брата твоего, ну а треть, что покойной вашей мате­ри на жизнь определена Уложением, как и следует — в казну. За Одоев жалую тебе Новосиль, а князю Владими­ру — доход от Стародуба. Быть тебе еще и наместником Казани.

— Милость великая, государь! — взволнованно благо­дарил Воротынский, но и тут не сдержался, чтобы не вы­сказать сомнения: — Надолго ли только милость, вот это смущает.

— От вас зависит, — с заметной сердитостью ответил Иван Васильевич. — За прилежную службу я и награж­даю знатно.

— Иль мы прежде не прилежничали? За что опала?

— Кто прошлое помянет, тому — глаз вон, — вновь с грустной примирительностью продолжил Иван Василье­вич, не ввязываясь в пререкание. — А позвал я тебя, князь Михаил, не только миловать, позвал службу пра­вить. Порубежную.

— Мы, государь, — князья порубежные, нам не внове эта служба.

— Верно. Ладно у вас с братом все на украинах. И сто­рожи, и станицы, и засеки. Молодцы.

— Не мы, государь, семи пядей во лбу. Вотчина наша испокон веку порубежная, даже когда под Литвой была. Дед от прадеда, отец от деда, мы — от отца. К тому же, стремянные у нас, Богом нам данные. Их бы очинить бо­ярами княжескими. По заслуге то стало бы.

— Очиню. Приговором Думы тебе бояр определю, ибо тебе не один Новосиль устраивать, а все мои Украины южные. Не удельная, а державная служба. Думаю, по плечу она тебе.

— Воля твоя, государь. Позволь только малое время прикинуть, что к чему ладить. Как с Казанью было. Раз­реши с братом вместе размысливать. Повели еще и дья­кам Разрядного приказа пособлять нам без волокиты ис­полнять наши просьбы.

— Хорошо. Торопить не стану, вы сами, как сможете, поспешайте. Не мне вам указывать, сколь важно поспешание.

— Это само собой. И еще прошу дозволения скликать в Москву на выбор воевод стоялых и станичных, казаков, стрельцов да детей боярских бывалых, чтобы с ними вме­сте судить-рядить. Со всех твоих украин южных.

— Иль своего ума не достает?

— Свой ум — хорошо, а сообща — вдесятеро лучше.

— Что ж, и на то моя воля. А тебе одно повеление: пиши клятвенную грамоту, что не замыслишь перемет­нуться ни в Литву, ни в Тавриду, ни к султану турскому, ни к князю Владимиру Андреевичу и не станешь ис­кать с ними никаких тайных сношений. Князей-пору­чителей подписи на клятвенной грамоте чтобы две или три, да еще и святителева непременно. Нарушишь клятву, не ты один в ответе, но и поручители, как и ты сам.

Вот это — оплеушина. Выходит, ни капли не доверяет самовластец, хотя и вручает судьбу южных украин ему, князю, в руки. Так и подмывало бросить резкое в лицо самовластца, но, усилием воли сдавив гордость, ответил почти спокойно:

— Как повелишь, государь. Одно прошу: с верными людьми моими, особенно крымскими, сноситься не за­прещай. Твои послы тебе весть дают, мои доброхоты — мне. Худо ли? Под двумя оками держать врага, разве ущербно для отечества? Подарки же им от своей казны слать стану.

— Сносись. Но ни с королем, ни с ханом, ни с султа­ном. Помни это! Доходному приказу повелю, чтоб тоже не сторонился от подарков.

Что и говорить, огорчило князя Воротынского недове­рие государево. Очень огорчило. И все же домой он ехал в приподнятом настроении. Спешил успокоить княгиню, которая, он знал это, извелась вся, его ожидаючи. По­слал он и за братом, чтобы поспешил тот в гости на пир радостный.