А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

– Вот! – заложил он пальцем страницу и обвёл глазами присутствующих. – Только хочу предварить мой рассказ одним замечанием… Это – записки с секретных заседаний Совета министров, так что, господа, попрошу не разглашать услышанное!..

Он читал долго и монотонно, изредка переводя дух. Как ни старался Палеолог запомнить всё, что читал Кочубей, это было явно не под силу даже его тренированной памяти. К тому же это всё было пройденное несколько дней тому назад. Сначала военный министр и другие министры дружно ругали Ставку и великого князя Николая Николаевича за отступление и самоуправство, по сути дела – развал армии. Но когда Император решил возложить на себя в трудную минуту Верховное главнокомандование, так же дружно стали этому противиться. Собравшиеся даже узнали такой факт, что Императору было подано министрами коллективное письмо с верноподданнейшей просьбой не отставлять великого князя от командования армией и не брать его на себя.

«Где же логика?! – думал посол. – Почему Поливанов и другие министры усматривают в этом трагедию и катастрофу? Уж не потому ли, что этот решительный шаг царя нарушает их планы?»

Князь читал свои записки минут двадцать. Затем он закрыл тетрадку, снял очки и не спеша оглядел присутствующих, желая понять, какое впечатление он произвёл. Хозяева и гости подавленно молчали перед картиной сопротивления министров своему монарху, которая явственно вставала даже из очень кратких, телеграфных заметок участника заседаний Совета министров. Палеолог и Стахович, которые много знали о тесных связях Сазонова, Поливанова, Барка, Кривошеина и некоторых других министров с оппозиционерами, поразились, с каким упорством отвергали они вполне логичную аргументацию Государя и попытки Горемыкина их утихомирить, снова и снова выступали против решения Государя, пока он на них наконец не прикрикнул…

У Палеолога от старания запомнить всё слово в слово ужасно разболелась голова. Великие князья Павел и Дмитрий сидели в задумчивости, видимо делая для себя какие-то выводы. Депутат Стахович, который знал ещё раньше все эти перипетии от Сазонова, был единственный, кто не мучился умственными усилиями. Он спокойно попивал отличный коньяк великого князя и курил великолепную сигару.

Послу больше невмоготу было оставаться в накуренном кабинете. Он откланялся, его пошли провожать все. По дороге к вестибюлю великокняжеского дворца снова встретился дворецкий. Он сделал стойку, словно легавая собака, а потом опять прошептал что-то великому князю Дмитрию.

– Из Царского Села ничего нет! – злобно выпалил молодой офицер перед тем, как на прощанье пожать руку послу.

…Всю ночь в здании на Французской набережной, 10, в бельэтаже, где располагался кабинет посла, горел свет. Большой тайный друг российских оппозиционеров, посол союзной Франции диктовал секретарю срочную депешу, в которой сообщал президенту республики о том, что первая попытка сломить царя и сохранить великого князя вместе со всем его готовящимся заговором, к сожалению, соединённым силам оппозиции не удалась. Но развитие продолжается в этом же направлении.

– Ты не думай, дедушка только внешне кажется иногда суровым и сухим… – инструктировал своего друга Генерального штаба подполковника Лебедева штаб-ротмистр лейб-гвардии Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны уланского полка граф Лисовецкий. – На самом деле он очень добрый, и с ним можно говорить на любую тему… Он умный и всё хорошо понимает…

Друзья встретились в первый день Рождества в Офицерском собрании армии и флота на углу Литейного и Кирочной. Уговорились они об этой встрече давно, ещё в сентябре месяце, когда окончательно оправившийся от ран Лебедев был откомандирован для прохождения дальнейшей службы в царскую Ставку, формировавшуюся практически заново после разгрома кадров Николая Николаевича и Янушкевича, учинённого генералом Алексеевым с санкции царя. Пётр, у которого неправильно срослись кости ступни, оставался в госпитале для новой операции. К началу декабря и у него всё почти зажило, он стал рваться в действующую армию, но ему приказано было служить пока, до полного выздоровления, в запасном эскадроне родного полка и готовить маршевые части для фронта. Но молодые люди так пришлись по душе друг другу, что стали частенько обмениваться письмами. И когда выяснилось, что Лебедев на Рождество будет откомандирован в Петроград для переговоров в Главном артиллерийском управлении, Пётр и Иван договорились встретиться в полдень 25 декабря в Офицерском собрании армии и флота…

Друзья отлично, совсем как в довоенные времена, позавтракали, вспомнили знакомых по царскосельскому госпиталю и лазарету великих княжон Марии и Анастасии, но пока самих «высочайших» особ – Императора, Государыни и Её Дочерей – не касались. По семейной традиции Пётр проводил вечер Рождества всегда с дедушкой, в его квартире на Фурштадтской. Зная, что у Лебедева в Петрограде ни кола ни двора, а семья его постоянно живёт в Москве, куда Иван собирался заехать на пару дней после выполнения поручений по своей командировке, Пётр пригласил друга на праздничные дни к деду, уверив, что старый сенатор будет очень рад повидаться с ним после того, как познакомился в лазарете, посещая Петра.

От Кирочной до Фурштадтской один квартал по Литейному, и Лебедев удивился, когда Петер кликнул лихача. Оказалось, что у Фаберже на Морской Лисовецкий заказал серебряную, с перегородчатой эмалью в цвет уланского мундира и своим графским гербом рамочку для фото в качестве рождественского подарка дедушке. Пока один приказчик вставлял в приготовленную рамку фото гвардейского штаб-ротмистра, Лебедев подошёл к другому служащему и попросил его упаковать в рождественскую подарочную коробку и бумагу какую-то вещицу.

Лихач быстро домчал господ офицеров обратно на Фурштадтскую. У подъезда, фыркая газолином, стоял огромный тёмно-зелёный «паккард».

– А-а!.. – протянул Пётр. – Выезд господина Гучкова ждёт хозяина!..

– Как? – изумился Лебедев. – Этот авантюрист здесь квартирует?..

– Воистину так… – отозвался Пётр и пошутил: – Если хочешь с ним повидаться, то можешь немного подождать… Он очень любит знакомиться с офицерами…

– Не испытываю такого желания, – брезгливо скривил губы Иван.

Друзья, не воспользовавшись подъёмной машиной, взбежали по широкой лестнице, устланной ковровой дорожкой. Камердинер Ознобишина Прохор отворил им тяжёлую дверь квартиры. Он ещё не успел доложить хозяину о приходе дорогих гостей, как Фёдор Фёдорович, одетый по случаю праздника в придворный мундир, появился собственной персоной на пороге гостиной. За его спиной была видна большая наряженная ёлка.