Родион Феденёв - Де Рибас

Неприятности начались сразу, когда шесть лансонов, две одинарные шлюпки и двухмачтовик «Ипограф» подошли к береговым камышам. С палубы бригантины Рибас наблюдал в зрительную трубку, как гренадеры Эммануила прыгают в воду и бурун течения окатывает их с ног до головы. Многие попали на глубокие места. Добирались к берегу вплавь. До четырехсот гренадер, не умевших плавать, вернулись на лансонах. А по десанту Эммануила батарея ударила картечью.

Все было кончено, и ни звука не раздавалось с берега! Неужели весь десант Эммануила пал под огнем? Головатый так и не показался в тылу турецких судов. В полночь на турецкой батарее левого берега грохнул залп и все смолкло. Под утро ружейная пальба неожиданно послышалась с правого берега. И снова тишина.

Течение и ветер были такой силы, что несколько судов сорвало с якорей. Подойти к берегу – невозможно, ожидание – нестерпимо. Офицеры не смотрели в глаза Рибасу. К полудню десяток турецких лодок понеслось по ветру к судам Рибаса. Это могли быть брандеры, и флот приготовился открыть огонь. Но генерал вовремя отменил приготовления – на одной из лодок в зрительную трубку он увидел Эммануила.

– После высадки залегли до полуночи. Взяли батарею в штыки. Ночью переправились на тот берег, утром заняли батарею и там. – Таков был доклад брата прежде чем он выпил водки и заснул.

Турецкая флотилия ушла к Тульче. Как только стих ветер, не мешкая, Рибас ввел суда в Дунай. Капитан Ахматов взорвал под Тульчей два судна и взял крепость. Турецкая флотилия бечевой поднялась к Исакче. Эта крепость снабжала запасами всю Дунайскую турецкую армию. Эммануил сжег под Исакчей двадцать два судна, высадил десант… К вечеру генерал Рибас читал ведомость трофеям, как некую поэму:

«В крепости взято 8 флагов, один серакирский, 33 медных пушки, мортира, триста бочек пороха, десять тысяч гранат, тысяча ракет, двадцать тысяч ружейных пуль, четыреста пудов свинца, медные казаны, кастрюли, чюмички, сети, тысяча пудов веревки, смола, сера, судовые краски, кувшины, чашки, железные решетки, цели, кирки, пилы, гвозди, топоры, бурава, иглы парусиновые, кожаные ведра, войлоки, хомуты, мешки, полотно, лафеты, съестные и питейные припасы, вина ренскового много чрезвычайно, пшеница, масло, ячмень, разной бокали довольно…»

Путь к Измаилу был открыт.

Генерал отлично помнил херсонские рассказы инженера де Волана об Измаиле, и рисунок крепости сейчас пришелся как нельзя кстати. С суши ее защищал вал и ров, длиной в двенадцать верст. Сюда подходили войска Павла Потемкина и Гудовича. А со стороны Дуная… Вечером вместе с Эммануилом он обследовал оконечность сулинского острова – мыс Чатала. Болотистая местность с мелколесьем – плохой бивак для войск, но за камышами, на той стороне Дуная зажигал редкие свои огни Измаил.

– Считается, что со стороны Дуная у крепости слабое место, – сказал генерал. – Но это только считается. По берегу стоят батареи. А от стен крепости выступает редут Табия. В нем трехъярусная пушечная оборона.

Крепость, которую тщательно готовил к осаде французский инженер Де Лафит Клове, с острова была видна, как на ладони. В сумерки солдаты начали переправлять на мыс Чатала пушки и заряды, укрывали их камышами. Пять батальонов гренадер и егерей маскировались на мысу. Лодки Головатого стояли справа от крепости, слева за мысом бросили якоря остальные суда.

Утром восемнадцатого января камыш, деревья, падубы, мачты побелели от измороси. Эммануил разбудил брата:

– Что-то затевается на турецкой стороне.

В зрительную трубку Рибас увидел конницу, мчащуюся к мелкой речке Репиде.

– Они нас выманивают, – сказал генерал, на всякий случай отправил Эммануила с гренадерами и они отогнали конницу к Измаилу. Вдруг с турецких лансонов под крепостью началась пальба. Через получас несколько лансонов направились к мысу, но их отогнали, взорвав один. Вечером в кают-кампании за ужином, заметив молчаливость генерала, офицеры один за другим высказались за высадку десанта под крепость. Рибас отвечал, что никогда не решится на такое безрассудство и отправился спать.

Но утром он вывел часть флота в Дунай и открыл огонь по крепости. Сделано это было не для того, чтобы остудить горячие головы офицеров, а чтобы отвлечь турецкие редуты от строительства батарей на мысе Чатала. И двадцатого в пять утра ему доложили, что три батареи на мысе строительством закончены. Теперь можно было попытать счастья и на Измаильском берегу.

Все произошло молниеносно. В темноте брандеры и лодки шквальным огнем загнали команды турецких судов в крепость. С рассветом ударили пушки с мыса и судов. Редут Табия был подавлен и десант Эммануила занял его. Головатый на левом фланге сжег четыре лансона и семнадцать перевозочных судов, но на его десант пошла такая масса пехоты, что он ушел на лодках к мысу Чатала. Силы были явно неравны, а на сухопутье никто не поддержал Рибасову вылазку. Гренадеры оставили редут Табия, попрыгали в лодки и отплыли к флотилии.

После двадцатого по конец ноября никаких горячих дел под крепостью не произошло. Многочасовые дожди сменялись заморозками. С мыса Чатала увели полуроту больных. От генерала-поручика Павла Потемкина прибыл курьер с приглашением на Военный совет, и к вечеру Рибас пожаловал в его лагерь. Впрочем, скопище грязных, голодных, вконец изможденных людей трудно было назвать военным лагерем.

В палатке, еде собирался Военный совет, генерал-майор Кутузов рассматривал схему укреплений крепости. Генерал Самойлов писал за столом. Платов прохаживался. Илья Безбородко чистил трубку. Мекноб пил чай. Гудович лежал на походной постели, завернувшись в меха. Его трясло в лихорадке.

– Начнем, господа, – начал Павел Потемкин. – Перед нами крепость не чета Очакову. Янычар в ней больше тридцати тысяч. Комендант Мехнет человек решительный. Не приходится и говорить, чтобы он думал о капитуляции. Нам решать: готовить штурм или нет.

– У меня восемьсот человек больных, – тяжело вздохнул Мекноб. – Триста умерло в три дня. Забыли, когда горячую пищу принимали. Силы на исходе – какой уж тут штурм.

– Если бы не дожди, подвозы улучшились бы, – сказал Кутузов.

– Если бы! – подал голос Гудович. – А я завтра еще сотни не досчитаюсь.

– Павел Сергеевич, – обратился. Рибас к Потемкину. – Я уж давно не имею связи с главной квартирой. Что светлейший?

– Велел нам решать.

– Пока фашины и лестницы приготовим, – сказал Кутузов, – на это уйдет недели две.

– И белые мухи полетят, – воскликнул Гудович. – Армия к зиме не готова. Солдат спать ложится насквозь мокрый, а встает весь в сосульках.

– И у турок болезни, – сказал Рибас. – И у них морозы и дожди. И они мрут и голодают, после того, как мы лишили их припасов в Исакче. Сейчас из-под крепости уйти – на следующий год все снова начинать. А при отходе на винтер-квартиры мы потеряем солдат не меньше, чем при штурме.