Родион Феденёв - Де Рибас

Генерал-поручик приготовил для прибывших несколько комнат во флигеле за Меньшиковым дворцом и проводил их туда. Плац и коридоры оглашались шумом воспитанников-кадетов, и Рибас спросил:

– Учения в летних лагерях отменены?

– Готовимся высокоторжественно отметить день заключения мира с турками, – отвечал Пурпур.

Устроившись в несколько дней во флигельных покоях, Рибас с Алешей отправился к Витторио, к Виктору Сулину, и тот, выслушав рассказы и сетования Рибаса, сказал:

– Я вижу, вы растеряны. Жизнь сузилась до обязанностей капитана кадетского корпуса. Ну, что же, прожить жизнь с одной идеей почти невозможно. Или вы уже не вспыхиваете при словах Афины, Агамемнон, Эллада?

Они сидели в креслах в саду, за конюшнями, куда Алеша пошел посмотреть лошадей Виктора.

– Конечно, сейчас не те времена, когда персы бежали с Эллады при марафоне, – сказал Рибас. – Но, черт возьми, должно же быть у человека то, что согревает душу.

Виктор, по своему обыкновению, пророчествовал:

– Вас ожидают нелегкие испытания. Многие люди захотят смеяться над вами. Многие заподозрят вас во всех смертных грехах.

– Я обречен на Петербург?

– Надо иметь терпение.

– Во имя чего?

– Хотя бы во имя своих представлений о собственном предназначении. Нести свободную Элладу в собственном сердце – этому можно посвятить жизнь. Но мне грустно от того, что вас оболгут, и вы узнаете о таких наветах, что пожалеете о парусах, под которыми собирались в Ирландию.

– Но почему вы не говорили об этом раньше, при первой нашей встрече в Ливорно?

– Тогда я думал, что вы обычный искатель приключений.

Виктор собирался к отъезду в Москву, а оттуда в путешествие на Урал. А теперь, понизив голос, он сказал:

– Ваша княжна Тараканова в мае привезена в Петербург.

– Не может быть! – воскликнул Рибас. – В Берлине и Вене мне говорили, что она сбежала с корабля и прекрасно живет в Бордо.

– Скорее всего, эти слухи распространяются нарочно, – отвечал Виктор. – Грейг привез ее в Крондштадт. А оттуда самозванку тайно перевезли в Петербургскую крепость.

– И что же?

– Не проходит и дня, чтобы генерал-губернатор Голицын не навещал ее. А записи допросов отсылают в Москву спешной курьерской почтой.

– Ее пытают?

– Этого не скажу. Она больна. Впрочем, Голицын способен на все. Его называют человеком-недоразумением. Он бежал от Фридриха еще под Кунерсдорфом. Чуть было не провалил начало турецкой кампании, на при этом сумел прослыть героем Хотина. Он умелый интриган. И будет делать все, чтобы императрица в московском Коломенском была им довольна.

Из конюшен вернулся Алеша, и друзья сочли за лучшее не продолжать при нем опасный разговор. Подросток был в серой форме кадета – цвет третьего воспитательного возраста. Кадету этих лет предстояло постигать военную и гражданскую архитектуру, латынь и бухгалтерию. Но все это лишь предстояло. А пока после завтрака Рибас и Алеша в длинной веренице экипажей с кадетами мчались по проторенной дороге – мимо Зимнего дворца, Летнего сада через Прачечный мост, мимо, Пустого рынка, и по Воскресенской улице проезжали Шпалерную мануфактуру и церковь Воскресения Господня и всех Скорбящих, где рядом теперь наводился второй наплавной мост через Неву – Воскресенский. Кадеты не сворачивали на него, а держали прямо к сладостной цели – Смольному монастырю, где проходили спевки, репетиции и завязывались славные романы с прекрасными созданиями в костюмах из пиесы «Скромницы из Саленсии».

Десятого июля скромницы из Смольного одолели тот же путь в обратном направлении, в Шляхетском корпусе при стечении знати, съехавшейся из летних усадеб во главе с генерал-губернатором князем Александром Голицыным, кадеты в честь годовщины вечного мира показывали символический полувоенный Пролог под названием «Торжество победы, причиненное от отечественной любви». Гремел оркестр. Кадетские собаки выли на нечаянно озаривший их жизнь великолепный фейерверк.

К вечеру в числе почетных гостей Рибас и Бобринский были приглашены в темный кадетский сад, где в конце аллеи кадет-Аполлон вручил генерал-губернатору Голицыну ключ от таинственной двери, замыкающей аллею. Рибасу показалось, что Голицын при этом вздрогнул. «И есть от чего, – подумал Рибас. – Не так ли Голицын каждый день приходит к дверям крепостного каземата, где содержится тайная узница, по выражению Екатерины, «всклепавшая на себя имя» престолонаследницы Елизаветы Второй».

Вот и вздрогнул генерал-губернатор, прежде чем отомкнуть дверь аллеи – но за ней не стонала беспомощная красавица, а вспыхнуло разом сто свечей в ротонде. Она разделялась по числу знаков Зодиака на двенадцать частей, и гости, согласно своим небесным созвездиям, занимали столы. Сначала Рибас отыскал Алешин зодиакальный символ – Овен, где они угостились яствами из оранжерей Бецкого. Потом отправились к столам под Рибасовым знаком Близнецов и пили прохладительные напитки из фонтанов. Триумфальная арка над ротондой задыхалась от ароматов цветов. И грянул бал до зари.

Каждое отделение кадетов состояло под присмотром четырнадцати воспитателей, да еще обслуживало их до двухсот крепостных слуг. В отделение третьего возраста полагался инспектор-майор, и генерал Пурпур назначил Рибаса вторым инспектором в капитанском чине. После торжеств кадеты перебрались в летний лагерь, где солдаты успели накосить сена для кадетских конюшен. Вольная, но скучная жизнь угнетала капитана. Поразмыслив и предвидя последствия, он занялся странным делом: увозил Алешу из лагеря в свои корпусные покои, расставлял на шахматном столике фигуры и настойчиво обучал подростка древней игре. Успехи были не велики, но сутью игры кадет овладел. Затем Рибас съездил на почтовый двор и через канцелярию корпуса заказал итальянские газеты. Когда они стали приходить, капитан вручал пятачок почтовому солдату и усаживался изучать вести из Рима, Неаполя, Милана. За еженедельным обедом у Бецкого итальянские новости весьма занимали вельможу, и он одобрял капитана:

– Составляйте для меня доклады по Италии, Иосиф Михайлович.

В декабре по зимнему тракту императорский двор шумно въехал в Петербург, и Рибас тотчас отправился к Настасье Ивановне. В ее покоях первого этажа мебель светилась позолотой, серебряные витые жирандоли-подсвечники сияли десятками веселых свечей, и казалось, что Настя поджидает общество блестящих офицеров, и оно явилось в лице капитана-жениха. Он поцеловал ей руку. Потом осторожно обнял. Гирлянды искусственных цветов свисали от ее талии по платью до самых туфелек.

– Часто ли ты вспоминал меня? Но только не говори, что дня не проходило. Мне все известно. Ты по всей Европе гонялся за самозванкой.