Родион Феденёв - Де Рибас

– Иван Иванович, – искусно сдерживая волнение, обратилась к Бецкому императрица, – разве моих кадетов вы одеваете теперь во все серое?

– По уставу это цвет третьего возраста, – отвечал, поклонившись, вельможа. – Ио если вы хотите изменить цвет, я изменю устав.

– Нет, не нужно. Ведь я, помнится, подписывала ваш устав, посему не стоит менять цвет. – Она посмотрела на Алешу затуманенным сентиментальным взором, обернулась к фрейлинам: – Как хорошо я знала мать этого молодого человека… Я часто поминаю ее теперь. – И снова обратилась к сыну. – Но память о наших близких не только в поминаниях, но и в трудах наших. Хорошо ли тебе в корпусе?

– Да, ваше величество.

– Верно, после Лейпцига не так вольготно?

– Я привыкаю, ваше величество.

– Капитан, – обратилась она к Рибасу. – Вы новому воспитаннику Петербург-то показали?

– Не только Петербург, – отвечал капитан. – В ваше отсутствие мы побывали и в Царском, и в Петергофе. А в январе собираемся на охоту.

Из дверей во внутренние покои императрицы вошел обер-шталмейстер Лев Нарышкин. Императрица встала. Аудиенция была закончена. Екатерина спросила у Нарышкина:

– Готов ли выезд, Лев Александрович?

– Не только лошади готовы, но и вся природа ждет вашего выезда, ваше величество! – озорно и отнюдь не подобострастно ответил Нарышкин.

– Ну что же, сейчас мы все вместе и отправимся, Иван Иванович, – сказала императрица Бецкому.

Уже в карете среди кортежа Екатерины, мчащегося по укатанному снежному насту, Рибас думал: «Почему она обставила встречу с сыном именно так? Ведь могла бы принять его приватно, а не на людях. Но у нее, видно, все рассчитано. Официальной аудиенцией она пресекла пересуды. Но встреч накоротке не избежать». В Смольном императрице так пришелся по душе театр воспитанниц, представлявший комедию «Высокомерный» и комическую оперу «Мнимый садовник», что она обещала непременно приехать и завтра. Наследник Павел сопровождал мать, но без жены Натальи – она была беременна и хворала. Рибас заметил, что Павел, увидев рядом с Бецким юного кадета, коротко и удивленно посмотрел на него, а уж потом разглядывал без стеснения. «Знает ли он, что это его брат?» – спросил себя Рибас.

Предположение, что встречи Екатерины с сыном накоротке состоятся, оправдались через два дня. Бецкий примчался в кадетский корпус и увез Рибаса и Алешу в Зимний. В Эрмитажной галерее Бецкий высокопарно рассуждал о живописи, когда в будничном платье-полонезе а ля либертэ, с подобранным шлейфом вошла Екатерина. Это, по всей вероятности, означало, что встреча будет доверительной, почти семейной. Рибас удивился тому, что продумано даже платье, ведь сын-кадет вряд ли мог это понять и оценить. «Значит, она оделась, не рассчитывая на понимание сына, а, скорее, по привычке одеваться соответственно своим намерениям», – решил Рибас.

Она взяла сына под руку, легким кивком дала понять Бецкому и капитану, что идти за ней не следует, и направилась с кадетом вдоль галереи. Бецкий подозвал Рибаса к рабочему столу с образцами полудрагоценных камней и стал перечислять каверзы и препоны, которые терпел от сенатских крючкотворов.

– Представьте, я прошу для уральских заводов пятьдесят тысяч, а они дают пятнадцать!

– Почему же вы не скажете об этом императрице? – удивился Рибас, а Иван Иванович тут же воспользовался возможностью дать совет будущему зятю и назидательно изрек:

– Никогда не просите ее ни о чем, а особенно о таких мелочах, которые решаются в Сенате.

Екатерина вернулась и сказала сыну:

– Теперь Иван Иванович покажет тебе самоцветы. – Кивком пригласила следовать за собой Рибаса. Когда отошли достаточно далеко, сказала:

– Мальчик привязан к вам. Не скрою, его судьба мне не безразлична. Но вы, верно, нигде не учились воспитывать детей.

– У меня трое младших братьев, – отвечал капитан. – Старшему шестнадцать. Он мечтает о Петербурге, если вы, разумеется, будете столь милостивы и примите его в службу.

– Мы будем милостивы, – отвечала самодержица. – Вы должны бывать у меня по вторникам во вторую и четвертую неделю каждого месяца и посвящать во все дела Алеши. Если случится что-нибудь особенное, приходите и в неурочный час. Я довольна вами.

Капитан поцеловал монаршью длань и решил, что настал подходящий момент, чтобы сказать:

– Ваше величество, королевство Обеих Сицилии по сравнению с вашей державой страна маленькая. Но в Италии она – одно из самых больших государств. В Неаполе я виделся с первым министром Тануччи, и он высказал мне свое желание установить с Петербургом дипломатические отношения. Беседа носила приватный характер. Я не был никем уполномочен вести ее. Министр не поручал мне довести до вашего сведения содержание этой беседы. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что государственной тайны в моей беседе с Тануччи нет. Наоборот, я был бы рад, если мое сообщение послужит пользе обоих государств.

О, императрица сразу поняла, куда метит капитан, и взглянула на него по-новому, с любопытством.

– Канцлер Панин предпринимал шаги к сближению, но ни одно из итальянских государств не откликнулось на них, – сказала она. Помолчав, спросила: – Каковы могут быть теперь практические шаги и с чьей стороны?

– Я мог бы написать Магони – испанскому послу в Вене, он мне приятель. Написать неофициально и, как бы между прочим, сообщить ваше мнение.

– Которого вы еще не знаете, – сказала Екатерина и направилась к Бецкому и Алеше. Они сидели за инкрустированным шахматным столиком и передвигали фигуры из слоновой кости.

«Она определила мой удел: быть при ее незаконно рожденном сыне и только!» – с досадой подумал Рибас. Императрица восторженно наблюдала за игрой Алеши с Бецким. Она страстно любила шахматы. Сыграла с сыном три партии, и одну намеренно свела к ничьей.

– Кто тебя в Лейпциге учил играть? – спросила она сына.

– Я научился здесь. У Иосифа Михайловича.

– Превосходно, – сказала Екатерина, не взглянув на Рибаса. Распорядилась накрыть для гостей чайный столик и ушла.

Через час все оказались в Смольном, где воспитанницы потрафили чудесному настроению императрицы во французской комедии и балете так, что через Бецкого она дала распоряжение:

– Пусть живописец Левицкий изобразит юных служительниц Мельпомены в театральных костюмах. – А Рибасу, прощаясь, сказала: – Мы с одобрением относимся к вашей дипломатической затее.

Рибас съездил на почтовый двор и отправил письмо Магони в Вену. Затем последовали самые разнообразные и непредвиденные события, чередующиеся с тягостным ожиданием. Как и в прошлом году, свадьбу отложили до весны. Настя выписывала из Голландии парижскую мебель. Алеша прилежно учился и часто обедал с Рибасом у Бецкого. Наконец, пришло письмо от Магони, в котором он как бы мимоходом сообщал, что дипломатическое колесо завертелось. Рибас доложил об этом Екатерине, а она высказала свое удивление не менее удивленному Бецкому: