Родион Феденёв - Де Рибас

– Нет! Я еду к подножию благословенного Везувия, в Неаполь! Представляю отвисшие челюсти неаполитанских шулеров, когда я заявлюсь туда в качестве секретаря при русском посланнике графе Андрее!

Последние надежды рухнули. Джика получил отличные рекомендации Орлова-Чесменского, успел опередить Рибаса с представлением от Сената, на котором Екатерина написала: «Пусть займет сию должность», получил тысячу двести рублей годового содержания и умчался в Вену, где незамедлительно присоединился к «скромным» развлечениям воспрянувшего духом графа Андрея Разумовского.

Итак, устремления на поприще дипломатии кончились ничем. К тому же, словно в насмешку, в Петербурге заговорили о мосте через Большую Неву… Академия Наук праздновала свой юбилей, и механик Кулибин выставил на всеобщее обозрение модель моста, над которой он работал несколько лет. Модель была в десять долей от истинной ширины Невы и состояла из настила бревен, каждый верхний ряд которых при строительстве выдвигался вперед, пока не соединялся посередине с бревнами, наводимыми с другого конца-моста. Мост представлял из себя безопорную, но весьма крутую арку. Модель держала соразмерные ей тяжести, что «действительными опытами изведано было». Академики решили, что она «совершенно доказательно верна для произведения ея в надлежащих размерах». Весь Петербург поспешил посмотреть на дело рук механика, как на чудо света. Рибасу мост понравился гениальной простотой. А Петербург насмотрелся, навосхищался игрушкой, потом ее снесли в подвал и окончательно похоронили на дровяном складе Академии.

Досада на собственную нерасторопность, упущенная возможность достойно вернуться в Неаполь, отошли на второй план, когда утром в покои кадетского корпуса вбежал дежуривший у Бецкого кадет и выпалил:

– Поздравляю вас, господин майор! Ночью у вас родилась дочь!

Рибас помчался на Дворцовую, и Настя, на редкость легко перенесшая первые роды, сказала безапелляционно:

– Мы назовем ее Софьей и дадим ей воспитание, достойное ее имени.

Посыпались поздравления. Софью крестили в церкви Зимнего дворца. Императрица с охотой выразила желание быть крестной матерью ребенка. Рибасу она сказала при этом:

– Хорошо, что у бэби родилась девочка. У меня в них большая нужда. В империи почему-то все одни солдаты рождаются.

Отцовские обязанности господина майора были невелики, но с рождением Софьи в доме на Дворцовой воцарился мир и покой. Бецкий души не чаял в новорожденной, его страсть к юной Глафире поутихла, и звуки арфы из флигеля приобрели окраску тревожных раздумий и печали.

Фавориты Екатерины, несмотря на постоянное главенство светлейшего Потемкина, продолжали свое шествие через покои императрицы. Настя, вернувшись после прогулки из Летнего сада, объявила:

– У нас новый фаворит.

– Кто на сей раз скрашивает одиночество моей компаньонки? – вопросил Бецкий, не прекращая наслаждаться ароматным французским супом.

– Некто Зорич.

Рибас смутно помнил это имя и спросил:

– Не тот ли, что попал в плен к туркам на Дунае?

– Именно он. – Отвечала Настя, присаживаясь к столу. – Он жил в Константинополе, вернулся при размене пленных, за молодцеватость взят в лейб-гвардию и, вроде, был адъютантом у Потемкина. Но соль вот в чем. Едва Потемкин уехал губернствовать в Новороссию, как Григорий Орлов свел красавца-гусара с Екатериной, и этим отомстил своему ненавистнику Потемкину. Зорич теперь в орденах, и генерал-майор, и адъютант государыни, и корнет кавалергардов. Спешите, господа, поклониться новому фавну-гусару!

Но Зорич недолго блистал при дворе. Потемкин вернулся, стал теснить молодца, тот вызвал его на дуэль, а перепуганная императрица откупилась от Зорича тысячами крепостных, подарила местечко Шклов, где гусара уже ждал миллион рублей собранного дохода. На небосклоне фаворитов вставала звезда девятнадцатилетнего Александра Ланского, которым руководил Потемкин, а сорокавосьмилетняя Екатерина приглядывалась к его мужественному стану и прекрасному цвету лица. Свежесть лица Ланской унаследовал от своих польских предков, а стан сформировал в конной гвардии.

Жизнь Рибаса, жажда собственного дела и собственной удачи тонули в домашних пересудах, ничтожных корпусных дрязгах. Поэтому господин майор со всех ног поспешил к вернувшемуся из путешествия по Уралу Виктору Сулину: теперь было с кем посоветоваться обо всем. Виктор, разбирая коллекцию минералов, выслушал рассказ о перипетиях жизни Рибаса и высказался определенно:

– Прежде, чем начинать попытки сделаться дипломатом, вам, Джузеппе, надо было вступить в масонскую ложу.

– Вы серьезно?

– Конечно. Сейчас в Петербурге масонских лож больше, чем ямщиков. Елагинская ложа, Дубинская, «Урания», Розенберга, Рейхеля. А люди в них какие – князья Гагарины, Репнины, Куракины. Я уверен: будь. вы масоном, братство непременно помогло бы вам.

Рибас задумался. Виктор вручил ему книгу Сен-Мартена «О заблуждениях и истине», велел изучить ее.

Над библией мартинистов Рибас зевал несколько, дней и вернул книгу Виктору со словами:

– Это не для меня.

– Конечно, – согласился Виктор, – тут галиматьи изрядно. Но если вы все еще хотите оказаться дипломатом в Неаполе, лучших покровителей вам не найти. Я советую вступить в шведскую ложу князя Гагарина.

– Почему?

– В Швецию недавно ездили Розенберг и князь Куракин и они были посвящены там во все степени масонских тайн.

Оказывается, в Петербурге шла бурная и неведомая Рибасу жизнь. Вздохнув, он согласился вступить в ложу больше из любопытства, чем из уверенности в помощи масонов. Передав Виктору вступительный сторублевый взнос, в один из вечеров он приехал в гагаринский особняк, где его оставили наедине с незнакомым человеком в алой накидке. Незнакомец завязал Рибасу глаза, взял за руку и куда-то повел. Шли долго, кружили на месте, поворачивали, пока Рибас не услышал вопрос:

– Зачем вы вступаете в наше братство?

Виктор предварительно учил его ответам, но теперь Рибасу вдруг захотелось отвечать по-своему.

– Чтобы вместе попытаться хотя бы определить: что истинно, а что ложно.

– Что есть истина?

– Это то, что мы ищем, но не находим.

– Зачем вам тщета этих поисков?

– Я не знаю. Возможно, такова натура человека.

– Что есть человек?

– Разве можно ответить на этот вопрос в двух словах?

С него сняли кафтан и обнажили грудь, сдернули рубашку к плечам. Сняли с пояса часы, с левой ноги башмак, вывернули карманы и обнажили левое колено. Снова повели куда-то с завязанными глазами, дали в руки молоток и приказали ударить о дверь, которую он нащупал свободной рукой, три раза, после чего дверь, неприятно заскрипев, отворилась. С него сняли повязку и закрыли в темнице, где на столе светился череп и лежала книга. Он пробыл тут довольно долго, рассеянно перелистывая книгу, оказавшуюся Библией, и удивляясь собственной впечатлительности и необычному душевному состоянию. Вдруг за спиной послышался голос: