Родион Феденёв - Де Рибас

– Вы уже участвуете своими денежными взносами, – отвечал Виктор.

Два обстоятельства отвлекли на некоторое время господина майора от масонских забот. Первое состояло в том, что в корпусе его назначили цензором, в обязанности которого входило составлять списки кадетов с отметками их успехов перед экзаменами, чтобы экзаменаторы были осведомлены «к чему природа их приглашает». У цензора голова шла кругом от минимальных и максимальных баллов, изобретенных Бецким. За знание грамматики полагалось воспитаннику от одного до девяносто восьми баллов. За успехи в физике и арифметике от одного до ста двадцати. А за российское письмо почему-то начислялись баллы от одной восьмой до двух. Цензор складывал число баллов и определял лучших кадетов. Алеша Бобринский был не в их числе.

Второе обстоятельство, весьма важное для новоиспеченного цензора, заключалось в том, что в Петербург, наконец, прибыл первый неаполитанский посланник Муцио де Гаэта герцог Сан-Никола. Дон Михаил писал сыну, что герцог Сан-Никола с большой неохотой согласился вступить в эту должность. Образованнейший человек, он предпочитал книги живой беседе и любил уединение. Выждав, пока пройдут официальные приемы, Рибас отправился к посланнику.

Сан-Никола оказался обаятельным человеком с внимательно-улыбчивым лицом. Встретил Рибаса без парика, в шлафроке, темные вьющиеся волосы, зачесанные назад, подчеркивали необычайно высокий лоб. После нескольких фраз на итальянском, герцог спросил на чистейшем русском:

– Давно ли вы живете в России?

– Шесть лет, – машинально ответил Рибас и спросил в свою очередь:

– Вы знаете русский?

– К несчастью. Да, к несчастью, выучить любой язык для меня не составляет никакого труда, – отвечал герцог. – Когда королева узнала об этом, меня и назначили послом в Россию. Правда, в Вене я взял несколько уроков у графа Разумовского.

– Поразительно. Вы будете иметь успех у русской императрицы.

– Я его уже имею, – грустно сказал Сан-Никола. – На ближайшие полгода я приглашен на все праздники, торжества и балы. Ни одного свободного дня!

– Для вашей миссии это прекрасно.

– Но не лично для меня. Я заинтересовался совершенно неизвестной в Европе российской словесностью и хотел бы переводить труды русских сочинителей. Вы знаете Хераскова?

– Нет.

– Я тоже. Воспитанник императрицы Александр Ланской дал мне несколько его сочинений. Весьма занимательно.

Стол герцога был завален русскими книгами, газетами и журналами, среди которых Рибас заметил только что начавшие выходить «Санктпетербургский вестник» и «Санктпетербургское еженедельное приложение».

«Не удивлюсь, что в скором времени неаполитанский посол заткнет за пояс весь дипломатический корпус», – подумал Рибас.

– Я знаю вашу историю, – вдруг заявил Сан-Никола. – И, чтобы меж нами не было недоразумения, скажу больше: Ризелли встречался со мной в Неаполе и просил об одолжении: узнать и сообщить ему, что вы делаете в Северной Пальмире, чем живете и каковы ваши намерения.

– Благодарю вас за откровенность.

– Мне написать ему о вас?

– Как вы сочтете нужным.

– Я думаю, это стоит сделать, – сказал, раздумывая, герцог. – Ваше положение при русском дворе прочно. Вас ждет блестящая карьера. Ризелли пора прикусить язык. Им пора знать, что у вас высокие покровители.

– Благодарю.

Сан-Никола принял приглашение отобедать у Бецкого, а Рибас в мыслях повторял слова герцога: «Вас ждет блестящая карьера», – и восклицал про себя: «На черт побери, на какой стезе я ее совершу, если все, что я ни начинаю, кончается ничем!»

У наследника Павла родился сын, и восприемницей его была венценосная бабушка, а в доме Бецкого не без иронии читали аллегорические стихи из «Санктпетербургских ведомостей»: «В счастливых областях России, чрез плод от Павла и Марии, с Олимпом свой ровняют край». Плод нарекли Александром, и Настя заявила, что имя выбрано вследствие нежных отношений Александра Ланского и императрицы.

Герцог Сан-Никола сделался любимцем Екатерины, а уж «воспитанник» Ланской в нем души не чаял. Своему статскому советнику Мельхиору Гримму императрица писала в Париж: «Я вовсе не буде рада отъезду дюка Сан-Никола. Он сделался близким другом генерала Ланского. Уходя, он запирает его на ключ у себя в библиотеке с тем, чтобы по возвращении с ним видеться… мне бы хотелось, чтобы неаполитанский двор не отзывал его отсюда».

Петербургский климат вмешался в отношения неаполитанского посланника и Екатерины. И, несмотря на милости государыни, климат брал верх. Сан-Никола бомбардировал Неаполь письмами с просьбой отозвать его и скрашивал томительное ожидание переводами нравственно-воспитательных эссе Екатерины, которые она сочиняла для своего внука Александра. Государыня восхищалась тем, что Сан-Никола «говорил по-русски, как русский», поэтому и его переводы из Хераскова знатоки считали столь изящными, сколь и точными.

«Вас ждет блестящая карьера», – часто вспоминал Рибас слова Сан-Никола. «Уж не поприще ли масонства, где я уже имею учеников», – усмехался он. Бецкого пока вполне устраивало, что его зять вхож в Зимний, с успехом опекает Бобринского и имеет славу находчивого человека. Но это никак не устраивало господина майора, и у него возник простой план. Русские офицеры для лучшей выучки часто направлялись в Англию, где их определяли во флотские службы. Николай Мордвинов, над которым на памятном балу подтрунивали, что он сам себе адьютант, теперь плавал у берегов Америки… и свежие норд-осты воображения наполнили нетерпеливые паруса господина майора.

Он отправился к Бецкому, почти бегом взбежал на второй этаж, но увидел постное лицо секретаря Хозикова. В доме было непривычно тихо.

– Что случилось? – спросил он у секретаря.

– Умер, – был ответ.

– Кто умер?

Марк Антонович всплеснул руками, махнул в сторону кабинета и, ни слова не говоря, раскрыл перед ним двери. «Господи, да неужели…» – мелькнуло в голове Рибаса, но Бецкий сидел за столом, опустив голову на руку. Через минуту выяснилось, что умер Вольтер. Известие о смерти великого отшельника-энциклопедиста пришло только что, и Бецкий объявил в доме траур. Говорить с ним об отъезде в Англию не имело смысла. Иван Иванович собирался к императрице в Царское село, говорил, что племянница Вольтера продает его вещи, а, главное, библиотеку.

– Я думаю, она купит ее, – говорил Бецкий. – И украсит Эрмитаж прекрасной гужоновской скульптурой моего незабвенного друга.

Проводив безутешного Ивана Ивановича к карете, Рибас отправился по Дворцовой набережной пешком и увидел напротив Зимнего ошвартованные галеры. Среди офицеров и суетящейся команды он различил знакомую крепко скроенную фигуру Марка Войновича. Обрадовавшись встрече, они коротко переговорили, и вечером Марк Иванович был у Рибаса в кадетском. За ужином вспоминали Италию.