Сакен Сейфуллин - Тернистый путь

Не было у нас винтовок, чтобы вооружить железнодорожников акмолинского вокзала, живших в голубом доме бая Исхака (Догалакова).

Из южных волостей Акмолинского уезда вернулся член совдепа Адилев. По его словам, в среде аульных казахов наблюдалась полная тишина и спокойствие.

Но после своего официального доклада Байсеит зашел ко мне на квартиру с выражением какой-то неловкости на лице, начал мямлить что-то о положении в аулах и, наконец, пробормотал:

— Я хочу тебе что-то сообщить…

— Что именно? — насторожился я.

— Я не знаю, как ты на это посмотришь… Но я кое-что натворил…

— Расскажи, что ты там натворил?

— В одном из дальных аулов я встретился с главарями кокандской автономии — Мухаметжаном Тынышпаевым и Серикпаем Акаевым. С ними был один сопровождающий. Оказывается, они спасались бегством из Туркестана…

— Ну-ну, где же они теперь?

— Отправились в Семипалатинск, — уныло продолжал Адилев.

— Как ты встретил их? Почему не арестовал?

— Просто… постыдился. Остановились они пообедать в одном ауле, отдыхали в отдельном шалаше. Пробирались верхом на лошадях, одеты бедно, как ишаны. Я остановился у старейшины этого аула… А об их приезде я еще раньше слышал. Посидел, посидел и решил: «А ну-ка, пойду повидаюсь с Тынышпаевым». Старейшина аула ужасно испугался. [39] По обычаю, казахи не выдают врагов в своем ауле, в своей юрте. Страх обуял и Тынышпаева, когда я вошел в шалаш. Министры изменились в лице, в крайнем смятении, вскочив с места, начали со мной здороваться. После приветствия я постарался успокоить их, — закончил рассказ Адилев.

— Значит, отпустил их с миром?

— Да… Не осмелился тронуть. И даже рассказал им, как ехать дальше, в каких аулах удобнее остановиться.

— Ротозей, растяпа! Мами! [40] Мами ауыз — непереводимое ругательство. Сейфуллин в таких случаях не стеснялся в выражениях, но в оригинале передал свой гнев невыразительным словом «мами». — вскричал я, страшно рассердившись на Байсеита.

Каким милостивым оказался Байсеит с политическими своими врагами, с руководителями алаш-орды!..

А как бы поступили алаш-ордынцы в таком случае? На это не может быть двух ответов. Мы видели и на себе испытывали их «великодушие»…

Вскоре в наш совдеп поступили две срочные телеграммы — одна из Петропавловска, другая из Омска. В первой говорилось: «Из России через Сибирь возвращаются на родину чехословацкие войска. Часть их прибыла в Петропавловск и не желает подчиниться приказу советской власти о разоружении. Есть строжайшее указание разоружить их в Петропавловске. Члены совдепа встретили поезд на вокзале и начали переговоры с чехословаками о сдаче оружия. Чехословаки настроены агрессивно. Создалась угроза вооруженного столкновения. Будьте начеку!..»

Во второй телеграмме и того хуже: «Срочно мобилизуйте для отправки на фронт людей в возрасте…»

Члены совдепа растерялись, не зная, что делать… Всем было известно, что подавляющее большинство простонародья не желает снова идти на фронт.

Что будет? Как нам поступить?

Создалось замешательство, но совдеп тем не менее объявил о мобилизации на фронт мужчин определенных возрастов.

На другое утро после заседания совдепа ко мне зашел Бакен. День был нерабочий.

— Какие вести? — поинтересовался я.

— Никаких. Зловещая тишина. Очень тревожно, видимо, не к добру, — хмуро ответил он.

В тот день мы сочли возможным немного отдохнуть. Я, Бакен, Абдулла, Омирбай и Нургаин — все вместе пошли на зеленый берег Ишима. С наступлением бурной весны 1918 года мы впервые вышли из города. С наслаждением повалились на зеленую траву. Мы кувыркались, нежились, резвились на чудесном берегу Ишима. Стреляли из наганов по мишени. Вдоль берегов Ишима зеленел лозняк. Голубая вода Ишима поблескивала, как шелк. Бархатисто голубело небо, зеленели степные дали… Воздух, наполненный летним ароматом, убаюкивал. Мы отдыхали на шелковистой траве и мирно беседовали. А сердца бились тревожно, словно издалека чувствовали приближение неотвратимой беды.

3 июня 1918 года

Писать мне приходилось много. Засиделся я как-то до полуночи и утром встал поздно. Наскоро умывшись, сел пить чай с хозяйкой, вдовой узбека Мукымбая, у которой я снимал квартиру. Сынишка ее вбежал в комнату запыхавшись и сообщил:

— В казачьей станице собираются люди с винтовками и саблями. Хотят арестовать всех, потому что в Омске и Петропавловске совдепа уже нет!

Пришлось послать мальчишку разузнать как следует еще раз, о чем же все-таки идет речь. Вскоре он прибежал обратно:

— Они заняли совдеп, арестовали Бочка, Монина, Павлова. Конные казаки окружили дом Кубрина, где находятся красноармейцы.

Пока мальчишка тараторил о происходящем, пришел жигит Карим, член «Жас казаха», сообщил то же самое и посоветовал:

— Ты должен скорее бежать!

Вслед за ним поспешно вошел казах — рабочий, член совдепа Билял Тиналин и поддержал товарища:

— Да, дорогой мой, нужно поскорее скрыться. Тебя будут искать!

Подошли еще два товарища и единодушно высказались что мне действительно надо бежать как можно скорее.

Хозяйский мальчишка вскоре принес свежие новости:

— Казаки арестовали уже четверых или шестерых. Кричат, что арестуют всех членов совдепа!

На улицах полным-полно народу — и конных, и пеших. Шарип Ялымов на коне громко кричит собравшимся: «Сакена надо арестовать и Абдуллу!»

Отовсюду доносится треск ружейных выстрелов.

Товарищи настойчиво предлагали спрятаться.

— Как же я могу оставить своих в беде! Какими глазами посмотрю на них завтра, если сегодня позорно сбегу! — воскликнул я, проверяя свой наган.

Стрельба усиливалась.

Друзья, видя, что их попытки уговорить меня тщетны, разошлись.

Я позвал хозяйку, расплатился за квартиру, поручил присмотреть за моими книгами и бумагами, а сам начал готовиться к предстоящему. С улицы доносится топот всадников, раздаются выстрелы — то одиночные, то сливающиеся в залпы.

Моя хозяйка разволновалась, стала упрашивать меня спрятаться в подвал:

— Иди же скорее, сейчас за тобой придут, — не унималась она.

Но было уже поздно что-либо предпринимать.

Во двор ворвались шестеро молодчиков, вооруженных до зубов, — четверо татар и двое казаков.

Я схватился за наган, но один из них подскочил ко мне сзади, полоснул меня плеткой и вырвал мое единственное оружие. Связав мне руки, они выволокли меня на улицу.

День ясный и теплый. Трескучие винтовочные выстрелы напоминают звук палочных ударов по высушенной шкуре. Пыль стоит столбом. Не прекращается людской гомон. И весь этот гул, сливаясь воедино, создает впечатление, будто по улицам мечется стадо коров, спасающихся от злых оводов.