Сакен Сейфуллин - Тернистый путь

Одни кричат лишь бы покричать, не показаться тише других. Другие заняты делом — ищут большевиков. А третьи мечутся в панике и страхе — как бы не угодить под шальную пулю.

Те же шестеро детин ведут меня, связанного, по встревоженным и галдящим улицам в казачью станицу.

Меня схватили Шарип Ялымов, известный в городе глупец и сумасброд, другой — чернобородый богатый лавочник Нуркей, третий — торговец лошадьми. И еще Нури Тойганов, бывший волостной толмач.

Идут злые, тяжело дыша. Глаза вот-вот выскочат из орбит от ярости. Ноздри раздуваются, как у разозленных оводами коров. Встречные с любопытством таращат на нас глаза. А мои конвоиры орут и хорохорятся еще больше:

— Эй, люди! Нет ли большевиков в ваших дворах? Смотрите, мы поймали самого матерого из большевиков!.. А ну шевели ногами, да побыстрее! — По моей спине щелкает плеть. Особенно усердствует Тойганов.

Я обратился к Ялымову, мало-мальски образованному из конвоиров:

— Шарип-абзи, [41] Абзи — старший брат (татарск.). прошу вас распорядиться, чтобы меня не били. Да еще при людях, на улице!

Но меня то и дело хлещут плетьми.

Навстречу нам выскочили три всадника-казаха. Подскакав, один из них стеганул меня кнутом. Я оглянулся и увидел чернобородого рябого казаха. Криво усмехнувшись, я спокойно сказал ему:

— И вы торопитесь ударить меня. Разве я вам причинил вред?..

Ему стало совестно, он придержал коня и больше меня не преследовал.

Наконец пригнали меня в казачью станицу… Суматоха невероятная. Здесь и казахи, и татары, и русские — от мала до велика. Женщины, дети… Народ возбужден, гудит и колышется, как морская волна. Взад-вперед скачут всадники, отовсюду раздаются винтовочные выстрелы. Треск, грохот, шум, пыль — ничего не разберешь! Обезумевшая толпа орет, проклинает большевиков; увидев меня под конвоем, ринулась навстречу. Первым, кого я увидел, был аксакал Нуржан с узорной черной палкой в руках. Глаза его налились кровью, как у скотины, страдающей сибирской язвой. Придвинувшись ко мне вплотную, он непристойно выругал меня.

Я вскипел:

— Куда и с кем вы идете? Разве вы не работали с нами в совдепе?

Он закричал:

— Не болтай много! Я знаю, чем ты занимался, народ тоже знает! Ты ответишь за все!

Разъяренная толпа сомкнулась вокруг меня. Каждый старался дотянуться до моего лица, ударить чем попало. А кто не мог выместить злобу на мне, толкал своих же. До моего слуха доносятся слова: «Проходимец… Гяур! Безбожник!..»

Кулаки перед глазами замелькали гуще, меня били и давили со всех сторон, я начал задыхаться. Собрав последние силы, я еле держался на ногах. Обвел взглядом разъяренные лица — неужели никто не заступится? Вдруг ко мне подскочил казах — хаджи Сулеймен, схватил под мышки, выволок из толпы и потащил в ближайшую избу. А там полно народу — бородатые старые казаки и совсем молодые, безусые. Все вооружены. Офицеры при шашках и с револьверами.

Быстро и громко отдает приказания их главарь Кучковский. Бегает, суетится, бряцая саблей.

Мой спаситель — хаджи Сулеймен — ловко изобразил, будто обыскивает меня, затем торопливо провел в одну из дальних комнат.

Я совсем не ожидал, что именно этот человек спасет меня от разозленной толпы.

Раньше мне никогда не приходилось по работе сталкиваться с хаджи Сулейменом, да и близко-то я его видел только раза два. Вот как это случилось. Зашел я как-то вместе с друзьями к одному торговцу кумысом. А у него уже сидело несколько человек. Пили кумыс. Среди них я заметил крупного смуглого казаха с небольшой остроконечной бородкой, к которому все время обращались не иначе как: «Хаджи-еке, хаджи-еке»! [42] Хаджи еке — почетное обращение к человеку, совершившему паломничество в Мекку. Мы присоединились к этой компании. Не знаю, что не понравилось хаджи, — то ли, что я из совдепа, или то, что я привлек к себе внимание остротами, он придрался к одной из моих шуток и наговорил немало неприятных слов:

— Теперь молодежь невоспитанная, не хочет уважать стариков!..

Но обругал он меня напрасно, я совершенно не хотел обидеть его. Когда рассерженный хаджи отчитывал меня, я постарался не вступать с ним в пререкания, тем более, что здесь, в доме торговца кумысом, не место для спора.

После этого случая мне довелось увидеть хаджи еще раз в совдепе. Он приходил по делу одной молодой женщины, которая разводилась с мужем.

Некоторые акмолинцы из власть имущих прилагали все усилия, чтобы помешать разводу. Но нашлись у нее и защитники. Пришлось вызывать в совдеп свидетелей с обеих сторон.

Этим делом занялся член совдепа Турысбек Мынбаев, не очень-то грамотный жигит.

И вот в совдеп поступила жалоба, что якобы те, кому не по душе развод, хотят оказать давление на Турысбека и разными способами добиться своего.

Я добился для женщины развода, и она получила полную свободу.

Потерпевшие поражение не унимались. Когда они начали мне угрожать, я предупредил:

— Если вы будете преследовать эту женщину, я отдам вас под суд.

Они испугались не моих слов, а власти совдепа, поэтому утихомирились и оставили намерение насильно вернуть женщину нелюбимому мужу.

При решении ее участи присутствовали торговец кумысом и хаджи Сулеймен, который беспричинно обругал меня в кумысной лавке. Они были довольны, что я защитил женщину, и с одобрением кивали мне.

— Спасибо тебе, дорогой! И прости за тот случай, когда я рассердился на тебя. Я тогда не узнал твоего характера и погорячился.

Женщина оказалась родственницей хаджи, и вот сегодня он решил отблагодарить меня…

В комнате, куда меня втолкнули, я увидел председателя совдепа Бочка, его заместителя Бакена, комиссара финансов Монина и члена совдепа Кондратьеву. Обменявшись несколькими словами, мы удрученно замолчали.

— Кто стреляет? — спросил я.

— Красноармейцы.

— А где остальные товарищи?

— Павловы тоже здесь, в другой комнате.

Сидим молча, обдумываем положение.

Выстрелы прекратились, но людские голоса и топот коней долго не утихали. Кучковский по-прежнему энергично и громогласно отдает приказания.

Через некоторое время притащили избитого Байсеита Адилева и бросили к нам. Его, оказывается, поймали на окраине города. А Абдуллу гоняли по улицам и, не переставая, избивали.

Одного за другим втолкнули в комнату еще нескольких большевиков, избитых, окровавленных. Особенно страшно было смотреть на Катченко.

Станица превратилась в чертово пекло. Восставшие казаки держали ее в своих руках. К дому то подъезжали новые всадники, то, подхлестывая лошадей, уезжали. Собравшиеся поглазеть тоже были не прочь пустить в ход кулаки. Дом окружили со всех сторон, заглядывали в окна, прижимаясь носами к стеклу…