Нил Стивенсон - Смешенье

– Как я сказал, мы отправляемся через несколько недель после галеона, и нам понадобятся матросы, – начал ван Крюйк.

– Э, прошу прощения, капитан, – вмешался Джек, – вы очень впечатляюще описали ужасы плавания. Ничуть не сомневаюсь, что все успели наложить в штаны. Но вы забыли добавить антитезисов. Возбудив страх, следует теперь распалить корысть, не то все сию минуту попрыгают за борт, чтобы вплавь достичь берега, и больше мы их не увидим.

Ван Крюйк одарил Джека взглядом, полным глубокого презрения, которое тот различил лишь благодаря тройной вспышке молнии.

– Вы сильно недооцениваете их умственные способности, сударь. Нет надобности говорить всё прямым текстом. В хорошо выстроенной речи умолчания сообщают не меньше, чем произнесённые слова.

– Тогда, возможно, к ним следовало прибегнуть и в описании ужасов. Я кое-что смыслю в делах театральных, сударь, – упорствовал Джек. – Шканцы сейчас подобны сцене, а вот они - как бы высоко вы ни оценивали их умственные способности – более всего напоминают зрителей на галёрке, по колено в ореховой скорлупе и бутылках из-под джина, ждущих – умоляющих, - чтобы их шарахнули по башке ясной основной мыслью.

Над Манилой взорвалась бомба, начинённая молниями.

– Вот тебе основная мысль. – Ван Крюйк указал на Манилу. – Сегодня твоя галёрка отправится туда и будет впитывать эту мысль следующие два месяца. Ты сам там жил, Джек. – неужто основная мысль не достигла твоих ушей?

– Какой-то звон я слышал… Нельзя ли поподробнее?

– Из всех предприятий, на которые человек может направить свои силы, – нехотя начал ван Крюйк, возвышая голос, – дальние торговые плавания приносят наибольшую выгоду. Вот к чему стремится каждый еврей, пуританин, голландец, гугенот, армянин и баньян, вот что строит корабли, возводит дворцы в Европе, Шахджаханабаде и множестве других мест. Однако ничто – ни доставка рабов на Карибские острова, ни плавание в Европу с индийскими пряностями – не сравнится по прибыли с рейсом Манила – Акапулько. Самые богатые суратские баньяны и генуэзские банкиры, укладывая надушенные головы на шёлковые подушки, грезят о том, чтобы отправить несколько тюков товара с манильским галеоном. При всех опасностях, при всех грабительских пошлинах, что уйдут вице-королю, прибыль никогда не опускается ниже четырёхсот процентов. Этот город вырос из таких грёз, Джек. И сейчас мы туда отправимся.

Ван Крюйк наконец закончил спич и в наступившей тишине с изумлением осознал, что на палубе его всё это время добросовестно переводили на разные тарабарские наречия. Кто-то из переводчиков закончил раньше, кто-то позже, в зависимости от лапидарности либо многословия своего языка, а также оттого, сколько счёл нужным выпустить или присочинить для красоты. Однако когда последний из них умолк, послышался какой-то звук – Джек даже подумал сперва, будто снова пошёл град. Но нет, звук нарастал, и стало ясно, что это оглушительные овации. Даппа сунул оба указательных пальца в рот и пронзительно свистнул. Ван Крюйк в первые мгновения не понял, что происходит, а когда понял, то развернулся к Джеку, снял шляпу и поклонился.

Г. В. Лейбниц, президент

Берлинская академия,

Берлин, Пруссия

Г-ну Даниелю Уотерхаузу, ректору

Институт технологических искусств

Колонии Массачусетского залива

Ньютаун, Колония Массачусетского залива

Дорогой Даниель!

Письмо Ваше, обнаруженное сегодня мною на пороге моей академии, осветило холодный берлинский день нежданною радостью, кою ещё подогрело известие, что у Вашего института есть крыша над головой, и особенно – что Вы по-прежнему желаете направить свои труды на общую со мной цель. Признаюсь, два года не получая от Вас известий, я думал, что Вас убили индейцы или повесили за колдовство соплеменники!

Многое изменилось с тех пор, как мы с Вами последний раз обменивались письмами. Вы, вероятно, заметили, что у меня новый адрес (Берлин), более того, в новой стране (Пруссия). Монарх, которого вы знали под имением курфюрста Фридриха III Бранденбургского, теперь зовётся королём Фридрихом I Прусским. Это всё тот же человек, по-прежнему счастливо женатый на той же Софии-Шарлотте, живёт и правит в том же дворце, что выстроил для неё в Берлине. Однако посредством различных махинаций (коих перечисление лишь отвратило бы Вас от моего письма) он добился от императора Священной Римской империи (по-прежнему Леопольда II, на случай, если Вы не следите за европейской жизнью) права именоваться королём. Предки Фридриха (Гогенцоллерны) так давно были герцогами Прусскими и курфюрстами Бранденбургскими одновременно, что представлялось разумным объединить страны. То, что получилось, зовётся Пруссия, но управляется по-прежнему из Бранденбурга.

София, как всегда, неутомима в своих интригах. Они с дочерью сочли неразумным демонстрировать чрезмерную близость, дабы враги и друзья не догадались, что София вертит огромным немецким государством, протянувшимся от Кенигсберга почти до Рейна. По многим причинам ей удобнее казаться милой старушкой, далёкой от дел вдовствующей курфюрстиной-матерью; она предоставляет своему сыну Георгу-Людвигу верить, будто он правит Ганновером, и в Берлин наезжает лишь изредка – пощипать за щёчки внучат и всячески продемонстрировать свою безобидность.

Я езжу из Ганновера в Берлин так часто, что самые злобные недоброжелатели из числа берлинских придворных начали поговаривать, будто София влияет на дочь через меня. На беду, я не мог указать официальную причину столь частых визитов в Берлин, в истинную же причину (что я езжу туда ради увлекательных бесед с Софией-Шарлоттой и блистательным кругом её друзей, а также ради уроков, которые даю принцессе Каролине) люди такого склада поверить не могли.

Отсюда Берлинская академия, коей первым президентом я имею честь быть. Королям пристало учреждать подобные заведения (начало, разумеется, положил ваш Карл II созданием Королевского общества), так что, основав академию. Фридрих во многом оправдал свой новый титул. Я же, как президент академии могу теперь ездить в Берлин сколько вздумается.

И хорошо, что мне есть теперь к чему принадлежать помимо Королевского общества! Вероятно, до Вас уже добрались последние чудовищные публикации: третий том уоллисовых трудов, где моя двадцатипятилетняя переписка с Ньютоном подана превратным образом, и «Lineae brevissimi descensus» Фатио, в которой тот вновь яростно на меня нападает. Утверждается мысль, будто я и не думал об исчислении бесконечно малых, пока не украл его в готовом виде у Ньютона около 1677 года. Как будто годы моих парижских трудов под руководством Гюйгенса ничего не стоят!