Нил Стивенсон - Смешенье

Все рассмеялись – даже мсье Арланк, рукоятью кинжала разминавший на столе кусок варёного вяленого мяса. Последний зуб он потерял неделю назад и теперь еду должен был разжёвывать вручную.

Они столько лет провели вместе, что уже ничего не могли друг другу рассказать, и новичок – нравился он им или нет – приковывал общее внимание вне зависимости оттого, что делал и говорил. Даже когда он отвечал на вопросы Врежа Исфахняна об отношении янсенитов к армяно-григорианской церкви, никто не мог оторвать от него взгляд.

После обеда принесли горячую подслащённую воду, и Даппа задал наконец вопрос, который занимал всех:

– Мсье де Ат, вы, сдаётся, невысокого мнения о покойном капитане галеона. Не в обиду тем, кого уже нет, хотелось бы знать, как произошло несчастье.

Эдмунд де Ат задумался. Солнце село, зажгли свечи; бледное лицо монаха как будто парило в темноте.

– Насколько этот корабль голландский, настолько тот был испанским, – начал он. – Все беспечно полагались на удачу, дисциплина хромала, пассажиры не слушались капитана. Главное различие в том, что ваш корабль – единое предприятие, галеон же принадлежал испанскому королю и был своего рода плавучим базаром, коммерческим ковчегом, вместившим людей с разными, часто взаимоисключающими интересами. Как Ной, наверное, без устали следил, чтобы тигры не съели коз, так и капитан галеона бесконечно улаживал раздоры между богатыми пассажирами.

Вы помните недавний двухдневный град. У некоторых купцов, заплативших за каюты на галеоне, были слуги из тёплых краёв, где не ведают холода и града. Несчастные от страха попрятались в трюм и не соглашались выходить. Лишь когда погода наладилась, они выползли наверх и получили от хозяев хорошую трёпку. Примерно тогда же заметили, что из одного люка сочится дымок. Вероятно, кто-то из слуг, убегая от града, захватил с собой свечу. Может быть, они даже развели огонь, чтобы приготовить еду. Правды так и не узнали. Главное, было понятно, что где-то в трюме среди бесчисленных тюков тлеет огонь.

Ван Крюйк поднялся из-за стола, кивнул всем и вышел. С точки зрения капитана история была окончена. Подробности его не интересовали. Остальные решили послушать дальше.

– Много проповедей можно написать о последовавшей за этим назидательной драме алчности и глупости. Правильнее всего было бы поставить матросов к помпам и залить всё в трюме морской водой. Но тогда погибли бы шелка. Немыслимые убытки понесли бы не только купцы, но и корабельные офицеры, а также чиновники из Манилы и Акапулько, которым принадлежала часть груза. Поэтому капитан медлил, а огонь тлел. В трюм отправили матросов с вёдрами, чтобы найти и залить огонь. Некоторые вернулись и сообщили, что дым слишком густой. Другие не вернулись вовсе. Кто-то предлагал открыть люки и вытащить тюки; те, кто поопытнеё, говорили, что едва воздух хлынет в трюм, пламя взметнётся и уничтожит галеон в считанные мгновения.

Мы увидели мираж вашего корабля и дали сигнал из пушки в надежде, что вы придёте на помощь. Даже тут не обошлось без спора, потому что некоторые сочли вас голландскими пиратами. Однако капитан сказал, что это торговый корабль с ртутью, и сознался, что вступил с вами в тайный сговор: пообещал за долю в прибыли указать вам путь через океан и помочь в переговорах с испанскими властями.

– Все возмутились?

– Никто и бровью не повёл. Тут же дали холостой выстрел. Ответа не последовало. Вокруг стояла полная тишь. И тут безумие охватило галеон, как чума. Произошло восстание – не просто матросский бунт, а трёхсторонняя гражданская война. Возможно, когда-нибудь эту историю будут рассказывать с церковных кафедр в назидание пастве, но суть в том, что верх взяли сторонники разгрузки трюма. Люки открыли, дым вырвался наружу – наверное, вы видели его на горизонте, – и тут же, как предрекали опытные люди, наружу вырвалось пламя. Я видел, как горел самый воздух. Пламя надвигалось, прижимая меня к борту, и я, чтобы не сгореть заживо, спрыгнул в воду. Мне удалось выбраться на один из выброшенных тюков. Корабль медленно удалялся, и завершающие мгновения катастрофы я увидел с безопасного расстояния.

Эдмунд де Ат склонил голову, и пламя свечей блеснуло в дорожках слёз на его щеках.

– Господь да помилует души погибших: ста семидесяти четырёх мужчин и одной женщины.

– Женщину можете вычеркнуть, по крайней мере на время, – произнес Джек. – Мы вытащили её из воды через пятнадцать минут после вас.

Наступила долгая пауза, потом Эдмунд де Ат спросил:

– Елизавета де Обрегон жива?

– Если можно так сказать, – отвечал Джек.

– Он сглотнул! – воскликнул мсье Арланк на следующий день, подкараулив Джека в гальюне. – Я видел, как дёрнулся его кадык.

– Конечно, сглотнул, – он же ел обед.

– Обед уже кончился!

– Значит, он пил подслащённую воду.

– Он сглотнул не так, – упорствовал мсье Арланк. – Он чего-то испугался. Что-то тут нечисто.

– Ну, мсье Арланк, рассуди – чем могло испугать де Ата спасение несчастной дамы? Всё равно она не в себе.

– Люди, будучи не в себе, часто выбалтывают то, о чём в других обстоятельствах помалкивали бы.

– Ладно, допустим, у него с этой дамой был скандальный роман – потому-то он и не отходит от неё ни на шаг.

Джек сидел на очке, задницей над Тихим океаном, мсье Арланк стоял рядом. Вместе они некоторое время смотрели вдоль корабля. Различные подразделения матросов выполняли действия, которые любой из них мог бы повторить во сне: разворачивали паруса к надвигавшемуся с северо-запада шквалистому ветру. Многие страдали от бери-бери; руки и ноги отекли, движения были дёрганые, поскольку тело плохо слушалось мозга. На верхней палубе человек десять малабарцев, обступив зашитого в парусину покойника, тянули языческую погребальную песнь. К ногам усопшего обрывком верёвки был привязан кувшин, наполненный черепками и песком, чтобы тело ушло на дно, а не досталось акулам, следующим в кильватере корабля.

– Мы подобрали с галеона двух лишних едоков и боялись, что из-за них будем голодать, – заметил Джек. – С тех пор умерли трое.

– Очевидно, у тебя есть причина говорить то, что я и без того знаю, – проговорил мсье Арланк, шамкая распухшими дёснами, – однако мне она непонятна.

– Если крепкие матросы отдают концы, много ли шансов у Елизаветы де Обрегон дожить до конца пути?

– Побольше, чем у меня. Она пережила плавание, какого не выдержал бы никто из нас.

– Ты хочешь сказать, что бывают плавания хуже этого?

– Она выжила одна из целой эскадры, отправленной несколько лет назад на поиски Соломоновых островов.

Джек порадовался, что сидит в гальюне – месте, вполне подходящем для долгих молчаливых раздумий.