Эдуардо Галеано - Вскрытые вены Латинской Америки

1967 г. был самым страшным из всех лет «виоленсии» в Гватемале, начавшейся в 1954 г. Североамериканский католический священник отец Томас Мельвиль, изгнанный из Гватемалы, писал в «Нэшнл католик рипортер» в январе 1968 г., что почти за год правые террористические группы убили более 28 тыс. представителей интеллигенции, студентов, профсоюзных руководителей и крестьян, которые «попытались было покончить с недугами гватемальского общества». Свои подсчеты отец Мельвиль делал на основе газетных сообщений, но о большинстве найденных трупов никто никуда не сообщал: это были индейцы, чьи имена и адреса часто никому не известны и кого солдаты иногда включали — но лишь общим числом — в отчеты о своих победах над подрывными элементами. Огульные репрессии стали непременной частью военной кампании по окружению и уничтожению сражающихся партизан. Согласно новому уголовному кодексу, сотрудники органов безопасности не несли никакой ответственности за убийства, а полицейские или военные части вершили суд по собственному усмотрению. Помещики и их управляющие были уравнены в правах с местными властями, могли носить оружие, формировать карательные отряды. Зарубежные телетайпы не возмущались непрекращающейся /163/ резней в Гватемале, туда не устремлялись жадные до сенсаций журналисты, не раздавались осуждающие голоса. Мир оставался глух и нем, хотя Гватемала переживала долгую Варфоломеевскую ночь. В деревне Кахон-дель-Рио вырезали всех мужчин, а мужчинам деревни Титуке перед смертью вспарывали ножом животы, в деревне Пьедра-Парада с живых сдирали кожу или живьем сжигали, перебив жертвам сначала ноги пулями, как это было в Агуа-Бланка-де-Ипала; а в Сан-Хорхе посреди площади воткнули кол и насадили на него голову крестьянина-повстанца. В Серро-Гордо Хайме Веласкесу в зрачки втыкали булавки, тело Рикардо Миранды нашли с 38 ножевыми ранами, а голову Арольдо Сильвы нашли у обочины шоссе на Сан-Сальвадор — уже отделенную от тела; в JIoc-Мискосе у Эрнесто Чинчильи отрезали язык, возле источника Охо-де-Агуа братьям Олива Альдана завязали глаза, скрутили за спиной руки и затем изрешетили их тела пулями; череп Хосе Гусана разбили на мелкие куски, которые разбросали на дороге; колодцы в Сан-Лукас-Сакатепекесе вместо воды были полны трупов, а в усадьбе Мирафлорес людям, схваченным на рассвете, отрубили ноги и руки. За угрозами следовали казни, но чаще смерть приходила без извещения, с выстрелом в затылок; в городах двери приговоренных отмечались черными крестами. При выходе из дому людей косили пулеметными очередями, а трупы бросали в пропасть.

«Виоленсия» в Гватемале так и не кончилась. Все время после 1954 г., когда в стране воцарились презрение к людям и ненависть, «виоленсия» была — и остается — естественным состоянием. Продолжают появляться — каждые 5 часов — трупы в реках или у дорог, с обезображенными пыткой лицами, которые никто и никогда не опознает. Происходят — в еще больших масштабах — тайные массовые убийства: осуществляется непрекращающийся геноцид, обращенный против бедных. Еще один изгнанный священник, отец Блаз Бонпан, обличил в «Вашингтон пост» (в 1968 г.) это больное общество: «Из 60 тысяч человек, ежегодно погибающих в Гватемале, 30 тысяч — дети. Уровень детской смертности в Гватемале в сорок раз превышает уровень в Соединенных Штатах». /164/

С копьем или с мачете, по именно обездоленные сражались на заре XIX в. против испанского господства на просторах Америки. Независимость их не вознаградила; не сбылись надежды тех, кто проливал свою кровь. С приходом мирного времени снова началась пора бед и страданий. Хозяева земли и крупные торговцы увеличивали свое богатство, а народные массы все более беднели. В то же время в результате интриг новых хозяев Латинской Америки четыре вице-королевства Испанской империи разбились вдребезги, родилось множество новых стран — осколков бывшего национального целого. Идея «единой нации», выдвинутая тогда латиноамериканскими патрициями, слишком уж была похожа на замысел создать для них шумный порт, в котором постоянно толпятся британские купцы и ростовщики, а вокруг этого оживленного порта — сплошные латифундии и горные разработки. Целый легион паразитов, получавших сообщения о ходе действий во время Войны за независимость, танцуя менуэт в салонах, поднимали бокалы из английского хрусталя, чокаясь за грядущие успехи торговли с Англией. Быстро вошли в моду самые звонкие республиканские лозунги европейской буржуазии, наши страны подряжались обучаться у английских промышленников и французских мыслителей. Но что представляла собой наша «национальная буржуазия», которую составляли помещики, крупные торговцы, коммерсанты и спекулянты, а также политиканы в сюртуках и юристы без гроша в кармане? Латинская Америка вскоре обзавелась своими буржуазными конституциями, изобиловавшими либеральными формулировками, но так и не смогла создать деятельной буржуазии в европейском или североамериканском духе, которая видела бы свою историческую миссию в развитии национального капиталистического хозяйства. Буржуазия нашего континента родилась как всего-навсего орудие международного капитализма, как необходимая шестеренка мирового механизма, обескровливающая колонии и полуколонии. Буржуа-лавочники, ростовщики и торгаши, захватившие политическую власть, не проявляли ни малейшего интереса к усилению местного мануфактурного производства, погибшего в зародыше, как только закон о свободе торговли распахнул двери перед лавиной британских /165/ товаров. А компаньоны этих буржуа, хозяева земли, в свою очередь ничуть не были заинтересованы в решении аграрного вопроса, он волновал их лишь в той мере, в которой соответствовал их собственной выгоде. На протяжении всего ХIХ в. латифундия крепла с помощью грабежей. Аграрная реформа в регионе была всего лишь знаменем, которое подняли слишком рано.

Крах экономический, крах социальный, крах национальный увенчали историю предательств, последовавшую за достижением независимости, и Латинская Америка, разорванная на части новыми границами, была по-прежнему обречена на язвы монокультуры и на зависимое положение. В 1824 г. Симон Боливар обнародовал свой «Декрет Трухильо», желая защитить перуанских индейцев и реорганизовать в Перу систему землевладения. Однако его законодательные акты никак не затронули привилегии перуанской олигархии, остававшиеся неприкосновенными вопреки благим намерениям Освободителя, а эксплуатация индейцев продолжалась как ни в чем не бывало. В Мексике незадолго до этого потерпели поражение Идальго и Морелос, и прошел еще целый век, прежде чем их борьба за права обездоленных и за возвращение узурпированных у них земель принесла хоть какие-то плоды.