Павел Северный - Андрей Рублев

– Мало ли что говорят? Побываю, прознаю, какой князь Церкви…

Вышли из монастыря, сопровождаемые сочувственными взглядами монахов. Те тоже знали, что зов чернеца к митрополиту добром не оборачивается.

Шли молча.

– Шагай потише, Андрей. В груди покалывать зачинает, – попросил Даниил.

Андрей сбавил шаг. Даниил держал слово и молчал в пути. Понял, что ни говори, друг останется при своем мнении. Обо всем у него свое разумение. Он не любит с чужим мнением соглашаться, а такие людям не нравятся. Те, кто в Москве, громко говорить любят, чтобы их слушали молча. А Андрей разговорчивый. И все, что скажет, редко не сбывается. Поглядывая на Андрея, Даниил удивлялся его спокойствию. Может, так и надо? Митрополита Алексия он не боялся, возможно, и перед Киприаном страх его не одолеет.

В ожидальной горнице, во владыкиной палате, на скамьях попы, монахи, бояре. Все нахмурены, молчаливы. Все со своими мирскими прегрешениями. На столе в свечнике восковая свеча. День, а на ней – голубой огонек.

Войдя в горницу, Андрей остановился возле двери. Знает, что на скамьях ради него никто не потеснится. В ожидании вызова Андрей рассматривал иконы византийского письма.

Время идет медленно, и в горнице все так же многолюдно. Растворилась в очередной раз дверь из покоя митрополита, вышел епископ, а за ним появился юркий монах. Оглядел людей, сидевших на лавках, и, дойдя взглядом до Андрея, тоненьким голосом спросил:

– Хто тута из Спаса на Яузе?

– Я оттуда, – ответил Андрей.

– Подь сюда.

Монах пропустил Андрея в покои, сам не вошел и закрыл дверь.

Андрей увидел за столом митрополита, проколовшего его взглядом колючих глаз. Подождав, когда вошедший выпрямится после поклона, митрополит, осматривая Андрея, погладил ладонью лоб, перевел взгляд на стол, начал перебирать на нем листы и вдруг, будто вспомнив о чем-то, оперся руками на стол, сердито стал спрашивать:

– Ты, стало быть, и есть Андрей Рублев? До сей поры не пребываешь в иноческом смирении? Как посмел самовольно отлучить себя от Троицкой обители? Кто надоумил тебя увести с собой Даниила Черного?

– С дозволения игумена Никона отлучились.

– Ослушник!

Выкрикнув, митрополит, почесывая нос, задумался и, опять о чем-то вспомнив, спросил:

– С каким умыслом осмелился показать вдовой великой княгине неосвященную икону?

– Невзначай она ее повидала.

– Где та икона?

– У игумена Никона.

– Нет у него иконы.

– Как нет, ежели сам по его наказу к нему отнес.

– Нет у игумена иконы, а княгиня пожелала, чтобы у нее находилась.

– Так у игумена икона.

– Запоминай: без промедления новую изладь, но чтобы той была, какую княгиня видела. Не дозволю тревожить ее покой. Понял? Феофана Грека знаешь?

– Знаю.

– Недоволен тобой премудрый. Из Новгорода против его воли отлучился, не захотел его живописную мудрость перенять. Во всем ослушник. До чего дерзновенен, что осмелился великому князю Василию замысел свой открыть, не получив на то от игумена дозволения. Дерзновением своим вынудил князя о тебе со мной беседовать. У князя и так хлопот не перечесть. Без пострига по монастырям шатаешься.

– Послушничать смиренно дозволено.

Митрополит встал, подошел к Андрею.

– Икону Христа для княгини пиши не покладая рук.

– Повели игумену Никону отдать икону, взятую у меня.

Митрополит, сделав вид, что не слышал сказанного, вернулся к столу.

– Повеление мое накрепко держи в памяти. Не вздумай ослушаться. Про замысел, о коем с князем беседовал, позабудь. Выкинь из головы – не всякий замысел надобно в памяти покоить. Слово дай, что не ослушаешься моего повеления.

– Грех на душу не приму. Пустого слова не молвлю. Замысел, покедова живу, не позабуду.

– Перечишь?

– Правду сказываю. Не дам пустого слова.

– Смотри. На ослушников у меня всякая управа водится.

Митрополит готов был сказать, что сошлет Андрея на послух в дальний монастырь, но промолчал, зная, что живописцу благоволит княгиня Евдокия, да и сам князь Василий об иконе Нерукотворного Спаса говорил с восторгом. Перебирая на столе пергаменты, митрополит, не глядя на Андрея, сказал отрывисто и безразлично:

– Ступай. Благословлю, когда не станешь ослушничать.

Выйдя от митрополита, Андрей почувствовал на себе взгляды любопытных глаз и, склонив голову, быстро вышел из ожидальной горницы…

В роще на монастырском склоне шустрый весенний ветер раскачивал на березах бахрому голых ветвей.

Еще лежал снег. В сугробных наметах он заледенился, но каждое утро по склону извивались говорливые ручейки, торопливо сливая талую воду в Яузу. Нет на Яузе ледохода с хрустальным звоном от разломов льдин. Мельничные запруды успокоили бег речной воды, а без них не обойтись. Москва на хлеб охоча и ест его вдоволь.

На склоне уже обозначилась тропинка, протоптанная Андреем за годы, прожитые в монастыре. Не считал он, сколько верст отмерил на ней шагами, дружа с раздумьями. Сейчас на тропинке из-за ручейков мокреть, не везде еще она пригодна для прогулок. Сегодня утро с восхода выдалось солнечным. И, славя его, во всех монастырских скворечнях поют голосистые скворцы.

Андрей ушел на тропинку после ранней обедни. Одолели его мысли, да такие напористые, что мешали молиться. Как не быть мыслям. Как не надеяться, что станут они радостной явью. Вторая неделя прошла, как окончилась кладка Благовещенского собора. Высится он в Кремле под сенью трех глав. Уступает по величине Успенскому и Архангельскому соборам, но привлекает глаз к своим очертаниям. Пусть и не велик, а по красоте не уступает великим. Ждал Андрей, когда появятся его главы, увенчанные крестами, и наконец дождался. Не раз бывал внутри собора, рассматривал его своды. Не велик он и внутри, но все в нем к месту.

Неделя минула, как игумен Александр в вечернюю пору призвал к себе Андрея и Даниила. Сообщил, что есть слушок, что могут их позвать для украшения собора живописью. Определенного игумен ничего не сказал, а в умах живописцев появилась надежда, что и в самом деле представится им такая возможность. Да и как не быть надежде, когда сам князь Василий хвалил их работу в монастыре. Кроме того, еще зимой, перед Крещением, князь Василий за икону Нерукотворного Спаса одарил Андрея шубой и новыми сапогами. Была милостива и вдовая княгиня Евдокия – усадила есть рыбные пироги за стол со своей великокняжеской семьей в благодарность за написанный заново образ Христа.

Из-за внимания князя и княгини беспокойно жилось Андрею. Все его разговоры с Даниилом начинались и кончались мечтами о работе в Благовещенском соборе, оба словно забывали, что вряд ли их мечты осуществятся, пока в Москве живет и творит Феофан Грек.