Павел Северный - Андрей Рублев

А позавчера случилось совсем негаданное. Монастырь навестил посланный князем Василием молодой боярин. Посланец появился в келье, не жалея времени, просидел с Андреем за беседой, подробно расспрашивая, как можно было бы ладить сплошную преграду для отделения алтаря от храма. Боярин вроде бы только интересовался и не сказал ничего определенного, а Андрей сна лишился, размечтавшись, что его замысел, несмотря на то что митрополит настрого приказал о нем позабыть, может осуществиться именно в Благовещенском соборе.

Ходит Андрей по тропинке, а в мыслях – образы будущих икон. Утро солнечное, радостное. Поют скворцы. И трудно Андрею не верить, что мечты не сбудутся.

В Москве по утрам и по вечерам на лужах талой воды и на грязи под ногами прохожих все еще с хрустом разламывается тонкий лед.

В опочивальне великого князя Василия сумрачно, на столе горит, оплывая, свеча. Василий в собольей шубе ходит по горнице в валенках. Несмотря на весну, печи топлены по-зимнему. Жарко в горнице, а Василия третий день озноб донимает. Сам не припомнит, где застудился, а может, недужит оттого, что любит пить квасы со льда. В хворости Василий, как дитя малое, капризен и обидчив, разом становится грузным, ходить начинает вразвалку и руки сует в рукава шубы.

Возле стола на лавке сидит князь Владимир Хоробрый, пришедший из думной палаты со встречи с посольством из Новгорода. С дозволения Василия гость из-за жары в покое снял кафтан и говорит без обычной для него горячности.

– Дури в новгородцах хоть отбавляй. Говорят все враз. А о чем толкуют, понять нельзя. А рожи у всех, как блины, масленые.

– Не милы тебе? Я из-за своей остуды послал тебя с ними на беседу. Зачем пожаловали? Поди, опять с архиепископом не поладили?

– Про него слова не сказали. Как прижгло пятки, так живо к тебе за помощью кинулись.

– В чем помощь от меня надобна?

– Витовт Литовский их изобидел. Как начал стаивать снег, он опять отхватил кус Новгородской земли.

– Ну и что? Опять мой тесть бояр обидел? Поди, взял-то малость.

– Две боярских вотчины прибрал к рукам.

– Так и знал. Бедняги, без отнятых вотчин голодом насидятся. Двух бояр обидел, а посольство в Москве из скольких боярских душ объявилось?

– Десять бород.

– Поди ж ты. И не жалко им было трясти себя по весенней распутице? Чего молят?

– Чтобы ты своим именем отписал Витовту просьбицу. Урезонил бы его смилостивиться и вернуть боярам отнятые вотчины. Лесные, да еще с рыбными ловлями.

– Вон как. А чего ты послам от моего имени пообещал?

– Пообещал передать тебе их просьбу.

– Так ничего и не обещал?

– Нет.

– Ну, молодец. Меня, поди, в душах клянут, что тебя послал с ними беседовать. Ох, новгородцы, новгородцы! В любой беде сломя голову к Москве бегут с улыбочкой, а в радости от нас мурла в сторону воротят.

Покашливая, Василий походил по горнице, постояв у окна, сказал:

– Витовту писать не стану – надоел он мне своим своевольничанием. Послам скажи, что князь Василий просьбу их выполнит, письменно урезонит Витовта, но исполнит ли тот просьбу, поручиться, дескать, не может.

– Послы надеются, что по твоему слову он все выполнит.

– Ежели бы я ему ратный кулак показал – тогда другое дело. Но я Витовту из-за Новгорода грозить не стану. В радости без нас обходятся, так пусть и в горести к тому же привыкают.

– Послы шибко надеются с тобой повидаться. Намекали, что не с пустыми руками приехали.

– Узнай сторонкой, чего привезли. Ежели соболей али иные меха, то пусть в обрат везут. От своей мягкой рухляди забот не оберешься. Окромя того, хворый я. Нет у меня охоты с ними беседовать. Ты мне лучше скажи, когда в Москве объявятся обещанные тобой плотничные мастера?

– За ними дело не станет. Ты с митрополитом побеседуй. Он слышать не хочет о новшествах в алтарной преграде.

– Пусть не слушает. Неволить его не стану. Храмто мой. Домашний. В своем крестовом храме могу ладить любое свое пожелание.

– А ежели заупрямится и не благословит твое пожелание?

– Не благословит?

– Так говорит.

– Тогда и я его пожелание позабуду. А оно ему ох как надобно.

– Решил, кому доверишь роспись?

– Сам уговорил меня Феофана Грека призвать.

– Так один-то он не управится.

– Послушав тебя, честь гречанину оказал. А помогут ему Андрей Рублев с Даниилом Черным. Живописцы дельные.

– Но надобно спросить на это согласие Феофана. Может, он не захочет трудиться с ними.

– Как это – не захочет?

– Старик с норовом.

– А у меня он тоже водится. Я, московский князь, честь Феофану оказал. Перед иноземцами я спину гнуть не привык.

– Ежели обидишь Феофана, с митрополитом окажешься не в ладах.

– А ты этим себе не докучай. Ежели митрополит станет заноситься, пошлю его отдохнуть в Киев епископом, откуда в Москву призвал. С Киприаном обойдусь, как батюшка.

– Так у батюшки нашелся повод для опалы Киприана – кажись, он с боярами спевался.

– И у меня повод сыщется – с Юрием он переглядывается и перед боярами не ерепенится.

– Но батюшка твой наказал и помиловал.

– И я помилую, когда одумается и не станет скупиться благословлять мои пожелания на пользу Московского княжества и Церкви.

– Стало быть, в самом деле поверил Андрею, что иконостас украсит алтарь?

– Перестал сомневаться, когда повидал написанный им Нерукотворный Спас. Душой принял Андрея. Только вот не знаю, как из одной оказии справедливым выйти. Может, выручишь из беды, в кою попал не по своей воле?

– Ясней сказывай.

– Игумену Александру я дал слово, что вместе с Андреем у Благовещения будет трудиться Даниил Черный. Но тут родная матушка без моего согласия позвала в помощь Феофану из Троицкого монастыря Прохора из Городца, потому как его жаловал батюшка.

– Понял. Матушке отказать нельзя. А Даниилу, ежели дозволишь, все объясню и чернеца не обижу.

– Только беседуй с Даниилом ласково.

– Не тревожься, все добром улажу. Но с митрополитом все же побеседуй.

– Беседовал. А тебе сказал, что в Москве я хозяин. Не поверишь, до чего мне хочется повидать замысленный Андреем иконостас, а на нем иконы. Все такие невиданные.

– Сам все время о том же думаю. Но побаиваюсь.

– Чего?

– Смогут ли сотворения наших изографов быть под стать Феофановым? Он всеми признан, а наши только пытаются шагать к признанию.

– Но и перед их иконами Русь молится. Сам видел, какие иконы творят. Андрей с Даниилом Господом тоже не позабыты. Ты мне верь. А теперь ступай. Притомился малость. Вздремну. Весной на сонливость охоч. Ступай. Да про плотников не позабудь…

Над Москвой звездный шатер летней ночи. Город спит, убаюканный тишиной душной звездной ночи. Десятый год спокойно в Москве, отвыкла она от волнений из-за всяких напастей. Но знает, что в Орде дошагал до ханского трона мурза Эдигей. [20]Литовский Витовт слегка озорует возле новгородских земель. На ратную ссору с московским зятем Василием не напрашивается. Бояре тоже спокойны. Они холят свои бороды, отпаривая их в молоке, чтобы ярче золотился и серебрился в них волос. Черные люди в мирном труде умываются потом, берегут в себе кровь, пока снова для защиты отчей земли не понадобится. Удельные князья с Москвой не спорят, между собой не задираются, но живут со своими тайными помыслами.