Леопольд Захер-Мазох - Венера и Адонис

– Около четверти часа назад вы с ней в парке…

– Это чудовище спугнуло мою модель, с которым я так несдержанно разговаривал… – начал припоминать Томази.

– Было Екатериной Второй, – договорила за него госпожа Протасова.

– И вот эту бабищу я должен любить? – закричал Томази. – Да это же невозможно.

– На этот счет можете быть спокойны, императрица умеет делать невозможное возможным, – улыбнулась красивая женщина. – Не забывайте, пожалуйста, что в ее распоряжении масса таких очаровательных пустяков, как кнут, Сибирь, а если понадобится и… эшафот.

– Эшафот! – вскричал итальянец, у которого от ужаса ледяной пот заструился по спине.

– Скажем… Мировичу она приказала отрубить голову только по той причине, что ее начала тяготить его фанатичная любовь, – объяснила Протасова, – но не исключено, что однажды она может сделать это и из противоположных побуждений.

– Господи Иисусе! Вот так в историю я здесь вляпался, – жалобно запричитал художник. – Одиссею во дворце Цирцеи [1] Цирцея (Кирка) – в греческой мифологии волшебница с острова Эя, обратившая в свиней спутников Одиссея, а его самого удерживавшая на своем острове в течение года; в позднейшей литературе стала синонимом коварной обольстительницы. по сравнению со мной можно позавидовать.

– Разве несчастье быть любимым императрицей столь уж тяжко? – насмешливо спросила госпожа Протасова.

– Конечно, – ответил Томази, – если императрица, как это имеет место в данном случае, весит больше двух центнеров. [2] Здесь имеется в виду немецкий центнер, равный пятидесяти килограммам.

– А вот Рубенс, например, в своем творчестве вдохновлялся весьма толстыми идеалами.

– Я не Рубенс [3] Рубенс Питер Пауль (1577—1640), известный фламандский художник. , милостивая государыня.

– Хочу заметить, что ваше отчаяние сколь забавно, столь и подозрительно, – проговорила доверенная подруга Екатерины после недолгой паузы. – Я ни секунды больше не сомневаюсь, что вы влюблены, влюблены в другую.

– Клянусь всеми святыми, это не так, мое сердце свободно, – заверил художник.

– Свободно… совершенно свободно?

– Абсолютно свободно.

– Ну, это несколько меняет дело в вашу пользу, – со странной улыбкой промолвила прелестная женщина, – потому что в этом дворце Цирцеи есть еще одна дама, испытывающая к вам симпатию.

– Симпатию… ко мне?

– Большую симпатию.

– И эта дама, наверное, тоже…? – спросил итальянец, показывая руками гигантские объемы царицы.

– Эту даму также, конечно, нельзя назвать худышкой, – ответила госпожа Протасова.

– Но она хоть молода и красива? – воскликнул Томази.

Госпожа Протасова пожала плечами.

– Я вашего вкуса не знаю, – промолвила она, кокетливо склоняя голову набок, – рассмотрите-ка ее еще разок, стало быть, хорошенько рассмотрите… и решите сами.

В последующие дни госпожа Протасова лишь на короткие мгновения разлучалась с возлюбленным. Стояла необычная жара, и пока солнце за окном грозило буквально испепелить все живое на земле, очаровательная тюремщица держала плененного Томази в своих просторных, прохладных покоях. Она лениво возлежала на мягких подушках турецкой оттоманки, а счастливый художник, примостившись у ее ног, играл на лютне, или они болтали о всякой ребяческой ерунде, как то могут делать только влюбленные.

А с наступлением вечера они точно пчелки мечтательно блуждали под сенью зеленой листвы по дорожкам парка, чтобы в завершение, когда небосвод разворачивал над их головами похожее на золотую вышивку звездное великолепие, посетить храм доброй феи этой сказки в летнюю ночь.

К счастью любящих императрица, казалось, забыла об итальянце, тем неприятнее была поражена Софья Протасова, когда однажды во время утреннего приема Екатерина Вторая внезапно сделала ей знак подойти ближе и, нисколько не стесняясь ни дам ни господ двора, ни своего фаворита Потемкина, с видимой заинтересованностью спросила о молодом художнике.

– Я не решалась до сего дня представить доклад вашему величеству, – залившись румянцем, начала госпожа Протасова, – потому что не могу, к сожалению, сообщить о молодом человеке ничего лестного.

– В самом деле? – спросила Екатерина, которой это показалось несколько странным. – Вы не находите его красивым?

Госпожа Протасова пожала плечами.

– Я не отважусь предвосхищать приговор вашего величества, но Томази столь же груб, как и красив.

– То, что вы именуете грубостью, – промолвила царица, поднося ко рту чашку шоколада, – в действительности, возможно, лишь проявление неукротимой мужественности.

– Прошу прощения, ваше величество, – поспешила возразить госпожа Протасова, – но этот итальянец гораздо больше похож на невоспитанного мальчишку, чем на мужчину, а вульгарные манеры в значительной степени снижают ценность его физических достоинств.

– Похоже, ваш обычно такой проницательный взгляд на сей раз утратил былую остроту, дорогая Софья, – ответила царица, – поэтому мне самой, видимо, придется внести в этот вопрос ясность.

– Но ваше величество…

– Хватит толковать о второстепенных вещах, – решительно оборвала ее своенравная самодержица. – Я хочу видеть Томази сегодня же вечером, и он должен будет нарисовать меня, вам понятно, Протасова?

Бедная влюбленная женщина, в эту минуту увидевшая, что потеряла все, ибо неповиновение Екатерине было равносильно самоубийству, молча поклонилась и затем быстро покинула флигель императрицы, чтобы излить свое горе Томази. Однако тот не захотел принимать близко к сердцу такой поворот событий.

– Сейчас я первым делом хочу нарисовать вас, дорогая Софья, – сказал он, устанавливая как положено свой мольберт, – а дальше поглядим, какую шутку нам сыграть с любвеобильной сельдяной бочкой на той стороне дома, несмотря на ее Сибирь.

– Но царица желает видеть вас уже сегодня, Томази.

– Подумаешь!

– Она отмстит мне и вам, если мы окажем ей сопротивление.

Томази расхохотался и принялся смешивать краски.

– Похоже, вы в самом деле собираетесь меня рисовать, – вздохнула молодая красивая женщина.

– Разумеется, и притом не откладывая.

– Но как? В каком туалете?

– Я изображу вас в образе олимпийской красавицы.

– Мне предстоит стать богиней, – пролепетала кокетливая дама.

– Вы уже богиня, – засмеялся Томази, – а я представляю собой счастливого смертного, к которому вы снизошли с высот Олимпа, Эндимиона [4] В римской мифологии богиня Диана полюбила Эндимиона, но прежде чем поцеловать прекрасного юношу, погрузила его в вечный сон. В Эрмитаже хранится картина итальянского живописца Джованни Батиста Питтони (1687—1767) «Диана и Эндимион». , если позволите.