Леопольд Захер-Мазох - Венера и Адонис

– Это невозможно, не могу же я как Диана…

– О! Если бы маркиза Помпадур велела изобразить себя с атрибутами этой девственной охотницы, – заметил Томази, – то вам тем более надлежит иметь при себе лук и колчан, чтобы они символизировали любовные стрелы, которые вы без сострадания посылаете в сердца всех мужчин.

– Каков льстец!

Итальянец придал красивой женщине нужное положение и приступил было к работе. Вдруг госпожа Протасова закричала: – Придумала, я придумала, – и пустилась, танцуя, кружить по комнате.

– Что вы придумали? – озадаченно спросил художник.

– Мы спасены! – ликовала госпожа Протасова. – Я знаю тут поблизости одного свободного крестьянина, у которого спрячу вас, а императрице скажу, что вы нежданно-негаданно захворали и по этой причине уехали из Царского Села.

Не спрашивая больше ни о чем своего обожателя, она поместила его в крытый паланкин и велела доверенным слугам кружными путями перенести его во двор свободного крестьянина, а сама тем временем вскочила на лошадь и поскакала к месту назначения впереди них, чтобы быстро договориться обо всем с преданным и готовым к услугам стариком. После этого она вернулась во дворец и без промедления попросила доложить о себе императрице.

– А где художник? – воскликнула при виде ее Екатерина Вторая, в роскошном неглиже восседавшая в кресле и время от времени сверху донизу опрыскивавшая себя духами.

– Он… он не может явиться, – запинаясь, проговорила доверенная подруга.

– Не может явиться, когда я приказываю?! – тяжело дыша, выговорила царица, ее груди начали вздыматься от ярости подобно бурному морю.

– Томази внезапно заболел, ваше величество! – продолжала госпожа Протасова. – Он был вынужден покинуть Царское Село и сейчас находится в доме одного крестьянина здесь поблизости.

– Ему придется немедленно выздороветь, – потребовала Екатерина Вторая, – и если в течение часа он не окажется передо мной, то его приволокут сюда четыре дюжих гренадера.

– Это исключено, ваше величество! – воскликнула госпожа Протасова. – Дело в том, что у Томази крайне опасная и очень заразная болезнь.

– Уж не оспа ли, случаем? – быстро спросила царица.

– Так и есть, ваше величество, оспа, – облегченно вздохнув, с готовностью подтвердила госпожа Протасова.

– Тогда конечно, – пробормотала Екатерина, – тогда ничего не поделаешь.

– Действительно, ничего не поделаешь, – поддакнула доверенная подруга, – вашему величеству ни в коем случае не следует подвергать опасности свою прославленную красоту.

– Ты все еще находишь меня красивой? – милостиво улыбнулась Екатерина Вторая.

– Кто рядом с вами устоял бы перед вашим очарованием.

– Я и правда сегодня очень недурно выгляжу, – сказала Екатерина, – она грузно поднялась и с трудом дотащила свое гигантское тело до ближайшего стенного зеркала, – очень-с недурно. Как только Томази снова будет здоров, он обязательно должен будет написать меня в образе Венеры.

Осень раньше обычного прогнала двор Северной Семирамиды из Царского Села, и вслед за ним Томази тоже перебрался в Петербург, где в компании своего друга Боски поселился в заднем корпусе протасовского дворца, и теперь рисовал и писал маслом его прекрасную хозяйку во всевозможных антуражах и туалетах. Население Олимпа было поголовно истреблено, чтобы им украсить ее дворец: здесь возлюбленная в образе Анадемены [5] Анадемена, т. е. «рожденная из пены» – прозвище Афродиты, греческой богини любви и красоты, соответствующей римской Венере. поднимается из морской пены, там, окруженная нимфами, она превращает Томази-Актеона в оленя [6] Здесь имеется в виду Артемида, превратившая охотника Актеона в оленя за то, что он увидел ее купающейся, после чего Актеон был растерзан собственными собаками. , чтобы в следующем зале в образе царицы богов [7] Супруга Юпитера – Юнона (Регина, т. е. «Царица»), отождествляемая с греческой Герой. Согласно мифу, Гера поместила сто глаз сторожа Аргуса после его убийства Гермесом на хвостовое оперение павлина; кроме того, павлин был символом звездного неба. , под охраной павлина, восседать на троне рядом с Юпитером-Боски.

Зима для любящих пролетела блаженно и радостно в обществе муз и маленького проказника – бога любви. В вакханическом водовороте придворных мероприятий, балов, ассамблей, санных катаний и зимних народных увеселений императрица напрочь позабыла о красивом итальянском художнике и о его оспе.

Но вот опять наступила весна, за ней подоспело лето, и снова Екатерина Вторая жила в загородной резиденции русских царей. Случаю было угодно, чтобы однажды вечером, прогуливаясь с княжной Меншиковой по парку, она прошла мимо зарослей кустарника, в которых когда-то застала врасплох рисующего Томази.

И моментально, вызванный легко объяснимой ассоциацией представлений, в ее душе снова во всей красочности возник образ красивого итальянца.

– А proposs! [8] Кстати, между прочим! (франц.) – заговорила она. – Вы ничего, княжна, больше не слыхали об итальянском художнике, который в прошлом году должен был написать мой портрет, но по странному стечению обстоятельств заболел оспой именно в тот день, когда собирался начать работу?

– Как его звали, ваше величество? – спросила Меншикова. – Я о нем никогда не слышала.

– Его имя выпало у меня из памяти, – ответила Екатерина Вторая, – но его по-юношески стройная фигура и теперь как живая стоит перед моими глазами.

– Итальянский художник, говорите? – задумалась княжна. – Не тот ли это, которому минувшей зимой госпожа Протасова дала тайный приют в своем дворце и который украсил великолепными картинами на мифологические сюжеты потолки и стены ее залов?

– Не может быть! – воскликнула царица. – Хотя постойте, не так уж не может, принцесса. Ну Протасова, если только она злоупотребляла моим доверием, тогда вы увидите, как я могу наказывать.

Глаза ее зловеще вращались, и Екатерина Вторая затряслась в гневе.

Едва вернувшись во дворец, многопудовая деспотиня приказала немедленно вызвать госпожу Протасову к себе в кабинет, где, напоминая разъяренную утку, она переваливалась с боку на бок тяжело ходила из угла в угол.

– Bon soir [9] Добрый вечер (франц.). , моя дорогая! – начала она. – Скажите-ка мне, голубушка, а что сталось с тем итальянским художником, планы которого нарисовать меня прошлым летом так коварно расстроила оспа?

– У него… он теперь… он стал… – в неописуемом замешательстве пролепетала, запинаясь, доверенная подруга.

– Вас, ma ch?re [10] Моя дорогая (франц.) , обвиняют в том, что вы держите его пленником в своем доме в Санкт-Петербурге, – допытывалась монархиня, нетерпеливо барабаня пальцами по оконному стеклу.