Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы

– Ничего не надо вспоминать, – отвечала Лиза уже несколько капризно, растягивая слова. – Я и так знаю, что я дурная. Мне сегодня принесли туфли, а они жмут. У меня все были виноваты: Яков Николаевич, и девушки, и даже Петр Андреевич. Я и с ним сегодня поссорилась.

Лиза путалась в бахроме шали, которая цеплялась то за пояс, то за серьги в ее ушах. Встряхивая головой, чтоб отцепить липнувшие шелковинки, она улыбалась.

– Ты не провожай меня, не надо, – сказала она Ушакову, как будто отговаривая его от какого-то далекого и сложного пути. Потом быстро пошла по улице среди темных пирамидальных тополей, над которыми мерцал большой туманный круг.

– Слушай! – вдруг зазвенел чей-то далекий, едва слышный голос где-то у моря. «Слу-шай!» – протяжно отозвался другой, уже ясней и ближе. «Слушай! Слушай! Слушай!» – все ближе и ближе вспыхивали отчетливые странные среди тишины голоса. Казалось, они принадлежали не людям, а этой густой темноте и бесконечным звездам в ее глубине. Как будто каждая звезда кричала другим: «Слушай же меня! Слушай!» – и замолкала, не получая ответа, такая же скорбная в своем неизмеримом одиночестве, как и малая человеческая душа.

Лиза вздохнула, едва переводя дыхание, и быстрее пошла к дому. По этой перекличке часовых она когда-то определяла, сколько времени до полуночи или до рассвета.

Непенин не слыхал голосов часовых, он излагал адмиралу свои мысли о том, как в далеком будущем долг и влечение станут едины.

Упираясь локтем в колено и положив на руку подбородок, Ушаков чертил на песке тростью никому непонятные знаки.

– Прости меня, я тебя не слушаю, – произнес он наконец. – Скажи мне, ее горе – моя вина?

И трость в его руке остановилась.

– Нет, – ответил Непенин, спокойно прерывая свои рассуждения. – В том мире, в котором мы живем, нет и не может быть счастья. Пусть она поймет это, если сумеет, и не требует от жизни того, чего та не в силах ей дать. Я не люблю капитана Саблина, но не думаю, чтоб кто-нибудь другой сделал Лизу счастливее.

Суд разбирал дело парусника Трофима Еремеева.

Месяц назад из мастерской, где шили и чинили матросскую и солдатскую амуницию, пропала штука казенного сукна. Как показали ластовой офицер, поручик Нифонтов, и один из мастеровых, в сумерках под окном мастерской видели парусника и с ним клейменого бродягу и будто Еремеев передал бродяге деньги и небольшой узелок.

На вопрос члена следственной комиссии капитан-лейтенанта Балашова, каким образом в сумерках они разглядели деньги, мастеровой ответил, что явственно слышал звон монет, а ластовой офицер добавил, что видел, как одна монета упала. Когда парусник и клейменый ушли, офицер нашел ее на том месте, где они стояли. То, что парусник встретился вечером с неизвестным клейменым бродягой, подтвердил, правда очень неохотно, и Павел Очкин. Он видел только, что они куда-то вместе пошли, а больше ничего не знал. Ночью же окно мастерской было взломано и штука казенного сукна исчезла. Исчез и клейменый.

Поручик Нифонтов рассказывал, как он отправился донести о краже начальству. Дорогой встретил он парусника и двух матросов. Поручик не удержался и в негодовании сказал Еремееву:

– Вот пропала штука сукна. Ты либо сам вор, либо пособник.

На что Трофим, видимо бывший уже во хмелю, дерзко заявил:

– Справедливо твое слово: кто одну штуку стянул, тот вор, а кто двадцать штук – тот праведник. Праведные это хорошо знают, и ты лучше всех.

Помимо обвинения в воровстве, возникло еще дело об оскорблении офицера. Парусник был взят под караул, и военно-судная комиссия в составе капитана Сарандинаки и капитан-лейтенанта Балашова приступила к дознанию.

Оба члена комиссии держались совершенно различных мнений насчет цели судопроизводства. Поэтому они почти по каждому вопросу никак не могли сговориться. Балашов считал, что главное – это установить истину и, найдя ее, действовать просвещенно и по совести. Капитан Сарандинаки, наоборот, полагал, что устав надо почитать превыше всякого чувства.

За несколько дней до суда Ушаков ознакомился с материалами предварительного дознания. В делах судебных он имел свою методу, и Балашов представил ему одни только факты, не высказывая о них никакого мнения. Адмирал считал, что чужие мнения только затемняют смысл фактов, и очень гневался, когда, опережая время, люди пытались подсовывать ему свои выводы.

Не надеясь на чужое беспристрастие, адмирал был совершенно уверен в своем. Прочитав показания подсудимого и свидетелей, адмирал отодвинул бумаги.

Как раз в эту минуту к нему вошел капитан Елчанинов.

– Прошу простить, ваше превосходительство, что являюсь незваным, – сказал он и улыбнулся обычной напряженной улыбкой, чуть приоткрыв зубы.

– Очень рад, Матвей Максимович, – сказал адмирал, даже не пытаясь вызвать на своем лице хоть какое-нибудь подобие удовольствия.

Елчанинов никогда не приступал к делу прямо.

Сделав предварительно несколько ехидных замечаний по поводу изобретенной Доможировым жидкости для борьбы с древоточцами, он неожиданно сказал:

– Да, ваше превосходительство, едят. Черви едят обшивку. Вот люди стараются, чтоб не ели, а они едят. Такова судьба всех страстей. Мы боремся с ними, но они же снедают наш дух.

– Да, это действительно случается, – сказал адмирал, не понимая, какое отношение имеет дух к корабельной обшивке.

Елчанинов продолжал философствовать. Он разделил людей на три категории. Высшей моралью обладало просвещенное дворянство, моралью среднего качества – купцы и мещане, – а самой низшей – мужики, солдаты, матросы.

– На примере Франции мы видим, сколь пагубно, если страсти низшего сословия разрывают сдерживающие их узы, – заключил он.

– А по какому случаю, батюшка, залетели вы столь далеко? – насмешливо спросил адмирал.

– А вот по этому самому случаю, ваше превосходительство, – ответил Елчанинов и протянул руку к секретеру, на котором стояла деревянная статуэтка франта.

Адмирал с недоумением взглянул на посетителя.

– Я полагаю своим долгом дворянина и офицера доложить вам, ваше превосходительство, что тот, кто сделал эту куклу, и совершил преступление. Образ сей родился в душе темной и преступной.

– Так ведь вы уже докладывали об этом и даже письменно.

– Хочу и устно присовокупить…

– Что именно?

– По наблюдениям моим, человек этот не только пьет, произносит дерзостные слова, но возбуждает команду к неповиновению.

– Когда и где же это было, сударь? И почему вы ранее мне о том не доложили?

– Не желал тревожить ваше превосходительство.

Капитан рассказал о том, как парусник Трофим Еремеев не захотел чинить паруса и должен был за это получить некоторое количество линьков. Но он успел так настроить людей, что канонир Иван Антонов отказался выполнить возложенную на него обязанность профоса.