Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы

Когда адмирал подошел к качелям, трое артиллеристов уже стояли в беседках у закрепленных в гнездах мушкетонов.

Прямо над головой адмирала из беседки глядело круглое румяное молодое лицо незнакомого рекрута.

– Пальба на качке! – скомандовал капрал. Качели со своими тремя беседками взлетели вверх. Перед адмиралом мелькнули спины рекрутов с выдававшимися, как горбы, лопатками. Размах доски достиг двух сажен высоты, и, когда доска задержалась на вершине взлета, раздались выстрелы.

– Как в руку положили! – крикнул капрал и оглянулся на адмирала.

В середине щита зияли дыры.

Доска пронеслась мимо адмирала и снова взлетела, и опять все три стрелка – «как в руку положили».

Дальше все шло, как в калейдоскопе. Менялись стрелки, пролетали мимо беседки с мушкетонами и людьми, у которых то набухали, то опадали на лопатках рубахи. И выстрелы точно ложились в цель.

Ни одного промаха! Как обещали. Ни одного промаха.

И адмирал убедился в том, что приговор по делу парусника понят и оценен матросами, как должно.

Слуга Ушакова Федор со свечой в руке провожал гостей. Два денщика подавали шубы и шинели.

Гости адмирала никогда не засиживались долго. Все знали, что начальник города и флота встает с рассветом, как бы поздно он ни лег. Кроме того, адмирал так и не научился веселиться. На обязательных вечерах он сам и все приглашенные испытывали стеснение. Молодые офицеры и чиновники не чувствовали в его присутствии необходимой свободы. Молодые женщины и девушки тоже никли, как цветы во время засухи.

Иногда, уступая настойчивым просьбам, Ушаков играл на флейте своего любимого «Орфея». Все, конечно, знали, что людям просвещённым надо восхищаться Глюком. Поэтому покорно отдавали дань восхищения «Орфею» и еще более самому адмиралу.

Ушаков играл с большим умением и мог бы, вероятно, увлечь слушателей. Но музыка была его страстью, и к своей игре он относился слишком серьезно.

Кроме Непенина, было два слушателя, которым никогда не надоедало слушать: капитан-лейтенант Балашов и Лиза. Балашов служил на корабле Ушакова еще мичманом и был одним из самых преданных адмиралу офицеров. Его преданность простиралась и на Глюка. Кроме того, не имея ни слуха, ни музыкальной памяти, Балашов каждый раз слушал «Орфея» заново, а поэтому не скучал.

Лиза любила «Орфея», потому что эта музыка отвечала ее чувствам. Подобно Эвридике, она тоже жила в мире теней.

Адмирал сам провожал гостей до передней. Все, кроме Саблина и Лизы, уже ушли. Только Балашов задержался на мгновение, чтобы спросить, когда предполагает адмирал назначить примерную десантную операцию для обучения матросов и морской пехоты.

Потом и он ушел, и, когда входная дверь закрылась за ним, где-то далеко послышался звон колокольцев.

Саблин и Лиза надели шубы и шепотом говорили с адмиралом о том, что все еще не переставало тревожить умы всех – о казни короля Людовика XVI во Франции. Прошел слух, что государыня не простит французам их преступления и Россия будет готовиться к войне.

– Не думаю, – сказал адмирал. – Мы еще не излечили всех последствий от войны нашей с Турцией. Да и преклонный возраст государыни побуждает ее к большей осторожности. Нет, только не теперь. Может быть, через несколько лет. Наши отношения с Турцией все еще грозят нам столкновением.

Звон бубенцов и говор голосов прервали адмирала. Захлопали двери, и вбежал денщик.

– Из Петербурга курьер к вашему превосходительству!

За денщиком вошел офицер с худым скуластым лицом, мокрыми бровями и буклями. На нем была косматая бурка, в комнате тотчас запахло прелой шерстью.

Офицер отрекомендовался поручиком Одинцовым и подал адмиралу пакет. С сердитым и недовольным лицом он оглянулся на Саблина и его жену.

– Вашему превосходительству, секретно, – произнес поручик с видом человека, так привыкшего к секретам, что звук собственного голоса казался ему подозрительным.

Адмирал отошел к столу, на котором еще горели свечи, и надорвал угол пакета. Он был почти уверен, что секретное дело касается революции во Франции.

Прислушиваясь к тонкому потрескиванию свечей, Лиза шепнула на ухо мужу:

– Неужели опять война?.. Ты пойдешь?

– Разумеется, призыв отечества…

Саблин не договорил. Резким, непривычно высокомерным тоном Ушаков сказал Одинцову:

– Я попрошу вас, сударь, раздеться и пройти ко мне в кабинет.

Поручик щелкнул каблуками и вышел в переднюю. Ушаков быстро обернулся к Лизе и Саблину Лицо его было бледно, щека у глаза мелко дрожала.

– Петра Андреича берут в крепость, – произнес он тихо. – Вероятно, из-за книги… Она не понравилась государыне. Надо сообщить ему это.

– Я почту своим долгом, – быстро произнес Саблин и взял Лизу за плечи.

Через несколько минут Саблин и его жена, скользя по талому снегу, что есть духу бежали к дому ахтиарского отшельника.

…Адмирал сидел в кресле, но смотрел не в лицо скуластому офицеру, а на его ноги в мокрых забрызганных грязью сапогах. Около ботфорт на чистом, натертом до блеска полу понемногу расползалась лужа.

Поручик стоя докладывал о своем поручении торопливым сердитым голосом. Едва заметно он косился на лужицы, оставленные его сапогами. Упорный взгляд адмирала мешал ему. Он знал, что перед ним герой недавней войны, человек, чье имя известно всей Европе. Человек этот имел право на высокомерие. Но то, что он ни разу не взглянул Одинцову в лицо, избрав для своего внимания его ноги, в этом поручик смутно угадывал не только одно высокомерие.

В усердии своем Одинцов очень торопился. Он был вынужден ночью пробираться в своем возке через горы. Возок в темноте опрокинулся, так что поручик едва добрался до города. Теперь возок нужно было чинить.

– Надеюсь на содействие вашего превосходительства в этом деле, ибо государственный преступник Непенин имеет вину особой важности.

– Сию важность установит комиссия, назначенная ее величеством, – холодно отвечал адмирал и позвонил в колокольчик.

Вбежал денщик с розовыми, как яблоки, щеками.

Адмирал движением руки указал ему на пол.

Через несколько минут денщик вернулся с тряпкой и с веселым усердием начал вытирать пол и ботфорты гостя. Одинцов покраснел.

– В тревожных обстоятельствах, которые мы переживаем, – сказал адмирал, видимо, нимало не интересуясь душевным состоянием своего собеседника, – я бы не желал излишнего шума. А посему, когда возок ваш будет исправлен, вы выедете отсюда рано утром, пока люди спят. До тех пор цель приезда вашего пусть останется тайной.

Ушаков встал и приказал денщику проводить поручика до постоялого двора. Расстегнув пуговицы мундира, адмирал снова опустился в кресло с видом человека, который сделал все, что полагалось, и теперь хочет остаться один.