Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы

– Гляди-кась, Семен, – говорил канонир, – человек-то в юбке, а коленки голые.

Старик грек подгонял длинноухого ослика крепким прутом с засохшими листьями. Неторопливо бежавшая скотинка рывком переходила на галоп, и старик, поднимая пыль и прихрамывая, бежал за ним. Оглянувшись, он увидел за собой Ивашку. Круглое, как будто открытое навстречу всему миру лицо канонира с веселой улыбкой неизменно располагало к себе.

– Русский, – улыбнувшись, сказал грек и хотел еще что-то добавить, но ослик, стуча копытцами, кинулся в сторону перед пронесшимся на коне турецким офицером, и старик побежал спасать поклажу.

– Хороший человек, – сказал Ивашка, – по всему видать, самостоятельный. Сразу нас узнал.

Над берегом стояла жаркая белая пыль. Пестрела у взморья разноцветная галька. Полуголый человек в зеленых штанах, присев на корточки, над чем-то старательно трудился. Судя по широким шароварам и свитой из материи шапке, похожей на два бублика, вставленные один в другой, это был турецкий матрос. Перед ним лежали фиолетовые ракушки, одну из которых он открывал острием кинжала. Загорелые икры матроса были испачканы в темно-зеленой, почти черной жиже береговых водорослей.

– Земчуг ищет, – предположил парусник.

Турок приоткрыл створки, заглянул внутрь, затем поднес ко рту раковину и вдруг быстро, со свистом, втянул в себя содержимое ее.

– Слизняков ест, братцы, – сказал канонир и с отвращением плюнул.

В Севастополе было много устриц, но матросы никогда не употребляли их в пищу.

– На турецких кораблях людей впроголодь держат, – сказал парусник, – вот они и жрут что попало.

Над базаром пыль висела еще гуще. Людской говор, крики продавцов, расхваливавших свой товар, смешивались с блеянием овец и пронзительным криком ослов. Белый петух с красным гребнем, высунув голову из плетеной корзины, клюнул канонира в пятку.

– От бес! – воскликнул Ивашка, ласково глядя на петуха, тотчас напомнившего ему деревню.

Пригожая гречанка с блестящими зубами и серьгами протянула горсть фисташек. Густой румянец пробивался сквозь ее темную, смуглую кожу, как огонь сквозь дым. Ивашка и парусник отрицательно покачали головами. Они не желали тратить деньги на пустяки. Тогда смуглая красавица вскочила и сунула фисташки в карман канонира. Ивашка еще энергичнее затряс головой. Тут не только сама гречанка, но и сидевшая рядом с ней старуха и крестьянин, продававший кур, засмеялись, замахали руками.

– Она дарит тебе орехи, – сказал проходивший мимо Метакса.

Ивашка по горькому опыту знал, что на базаре и в трактире надо держать ухо востро. Всякая доброта, источники которой оставались неизвестными, представлялась ему опасной. Он рассуждал просто: если человек не берет денег, значит, замыслил какой-нибудь подвох.

– Вот, Трофим Ильич, – осклабился Половников, выбирая из кармана канонира орехи. – Видал ты такого хвата? Только сошел на берег, а уж заводит шашни, да еще при всем честном народе. Молодку-то враз заполонил!

Не торопясь он переложил фисташки в свой карман. Красный от стыда и смущения, канонир беспомощно оглядывал незнакомые лица греков и турок, толпившихся кругом, и ему казалось, что все они глядят на него и хором повторяют: «Смотрите, человек не успел на берег сойти, а уж заводит шашни».

Ивашка не мог этого вынести и, оттолкнув Половникова, в одно мгновение исчез в толпе.

Парусник кинулся за ним и после долгих поисков нашел за арбами на другом конце базара.

Тут подошел к ним человек в полосатом халате и очках. Зазывая матросов куда-то, он подмигивал через стекла очков и показывал большим пальцем себе за спину. Ивашка и парусник подумали, переглянулись и пошли за ним.

Человек в очках провел их в тесно заросший сад около небольшого облупленного дома. Там он опустился на ковер и продолжая мигать и усмехаться, крикнул что-то.

Из дома вышла старуха в большом платке. Она принесла в жбане вино. Затем в саду появилась девушка с подносом, на котором стояли какие-то кушанья.

Хозяин налил вино в три кружки и, показав на них, приглашающе махнул гостям на ковер.

Жест был понятен, но Ивашка медлил.

Парусник тоже отказался. Он не хотел, чтобы люди на чужбине думали худо о русском матросе.

Человек в очках задумался. Он осторожно погладил парусника по плечу и показал пальцем на забор. Вдали в синем небе виднелась двускатная крыша церкви. Хозяин посмотрел на гостей и медленно, словно ставя щепотью точки, перекрестился.

– Православный! – радостно и удивленно выдохнул канонир и, в свою очередь, перекрестился.

Дальше все пошло как по маслу. Гости учтиво ели, пили, крестились, благодаря за угощенье, кланялись.

Подняв кружку с вином, хозяин что-то говорил. Канонир слушал, широко раскрыв глаза и напряженно мигая.

– Человек с умом, сразу видать, – одобрительно кивнул он паруснику на хозяина, – За словом в карман не лезет, так и сыплет.

– Чесма… адмирал Свиридов… Россия, – медленно произнес хозяин и залпом выпил кружку.

Парусник и канонир последовали его примеру.

– Да, большое под Чесмой было сражение, – подтвердил парусник. – Весь турецкий флот наши сожгли, должно быть, там?

Он протянул руку на восток.

Хозяин немного отвел его руку к северу. Потом снова поднял кружку и сказал:

– Адмирал Ушаков! Ура!

– Все понимают! Все! – в восторге воскликнул Ивашка. – Какой народ понятливый!

– Сколько времени прошло, – заметил парусник, – а греки все помнят. Добрую память наши оставили! – добавил он с гордостью.

– Значит, и мы должны соблюдать себя как надо, Трофим Ильич.

– Известное дело.

Из сада виднелись горы, похожие на облака. На кресте церкви сверкали золотые капли заката. Вычерчивая на синем фоне неба черные линии, над деревьями проносились ласточки. Хозяин пел, ударяя в бубен, а старуха сидела перед ним и щелкала в такт пальцами.

Через час, очень довольные и веселые, канонир и парусник направились к пристани. То, что незнакомый и, видимо, почтенный человек так радушно принял простых матросов, внесло нечто новое в понятия парусника об отношениях людей. Служебная и сословная иерархия не допускала подобной вольности ни дома, ни на корабле. Были и среди офицеров люди, которые очень хорошо относились к паруснику, был даже такой человек, как адмирал, который по-своему любил его. Однако никто из них не считал его равным, не ел с ним за одним столом. Да и сам он полагал, что так и должно быть, что «господь лесу не уравнял, не то что людей». А человек в очках, судя по всему, думал иное.

«Совсем как Петр Андреевич! Где-то он нынче? Хорошо, что такие люди на свете есть», – размышлял парусник.

– Стойте, Трофим Ильич, – прервал его мысли канонир. – Ведь вот мы у грека были и с ним разговаривали?