Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы

Когда все вопросы были решены, адмирал распорядился снабдить Кеко прокламациями с призывом к жителям островов принять участие в освобождении их родины. Прощаясь, он сказал лоцману:

– Благодарю вас за вашу помощь. Я бы желал встретить и далее людей столь полезных.

– Я ваш до конца, ваше превосходительство, – просто ответил Кеко.

Парус лодки, надулся, как пузырь. Сидя у мачты, лоцман махал красным шлыком.

Моряки молчали, глядя на быстро удалявшийся парус. Даль будущего перед ними была так же блестяща и так же неясна, как солнечное сияние, в котором вскоре исчез без следа парус лодки лоцмана Кеко.

Крепость Капсали стояла на вершине высокой горы, состоявшей из красных утесов. Утесы были набросаны в таком беспорядке, что всюду, куда хватал глаз, виднелись лишь острые зубья и глубокие тесные расселины. Голые скалы и каменные стены крепости, редкие сухие пучки травы, колебавшиеся на ветру, вызывали какую-то сонную скуку.

– Как только тут люди живут? – невольно воскликнул канонир Ивашка, когда десантная шлюпка подошла к берегу.

– Эй, принимай! Живо у меня! – закричал капрал, Канониры и матросы выпрыгивали прямо в воду, торопясь выгрузить орудия.

Обхватив сильными руками медное тело пушки, канонир поднял ее на плечо. Он любил вещи, с которыми имел дело. Тот единорог, к которому Ивашка был приставлен впервые, имел важный, самодовольный вид. При откате он никогда не торопился, и колеса его скрипели солидным низким басом. Канонир очень жалел, когда его поставили к коронаде. Может быть, в слове, а может быть, в самом орудии было что-то легкомысленное, бабье. Коронада осталась на корабле. На берег доставляли лишь легкие полевые орудия.

Рано утром союзный флот стал на якорь на Капсальском рейде. На юго-западной стороне рейда, словно накиданные второпях коробки, рассыпались небольшие домики города Цериго. А на восточном берегу груды древних развалин дремали в беспокойном сне под никогда не стихавшими ветрами.

Адмирал стоял у самой воды. Прикрывая загорелой рукой глаза от потока яркого солнечного света, он отдавал распоряжения капитану Шостаку.

Маленький круглый Шостак приподнимался по привычке на носках, чтоб казаться выше, и слегка хрипел, стараясь превратить свой высокий голос в баритон. Он, конечно, понимал, что усилия эти не заставят врага трепетать перед ним, а потому недостаток внушительности возмещал неукротимой энергией и проницательностью. Сидя в каюте, он видел, что делается на верхней палубе, а стоя на баке, знал, что происходит в кубрике.

Три дня назад два фрегата «Григорий Великия Армении» и «Счастливый» отделились от союзного флота и под командой Шостака направились к острову Цериго. На острове были две крепости – Сан-Николо и Капсали – с небольшими гарнизонами и довольно ограниченным числом орудий. Однако, несмотря на это, взять крепости было не так легко, потому что обе они, и особенно Капсали, стояли на неприступных скалах. Маленькую крепость Сан-Николо еще можно было бомбардировать с кораблей, но Капсали была расположена так высоко, что ядра до нее не достигали. Шостак начал с Сан-Николо, и, после того как корабельная артиллерия подавила огонь крепостных орудий, французы выкинули белый флаг.

Шостак очень гордился тем, что именно ему адмирал поручил нанести первый удар по врагу. Но та легкость, с какой досталась эта первая победа, даже смутила Шостака. Взяв пленных и оставив русский гарнизон в крепости, он тотчас пошел к Капсали, где и нагнал его союзный флот.

Когда адмирал высказал ему свое одобрение за быстрое взятие Сан-Николо, Шостак пробормотал поспешно:

– Остров Цериго есть древняя Цитера. Здесь родилась Венера. Потому распространено любострастие. А любострастие ослабляет дух воина. Развращенные сим французы сдались, не заклепав пушек. – Он фыркнул и повторил: – Цитера! Хитрецы эти французы!

Слушая эти рассуждения; Ушаков едва удержал улыбку. Как бы ни дался первый успех, он был необходим, а потому адмирал был доволен.

– Ну, а здесь придется потрудиться, – сказал он, указывая на Капсали. Он наметил недалеко от крепости утес, на котором можно было установить русскую батарею, а немного ближе к берегу – уступ для батареи турецкой.

Грузный Фетих-бей смотрел на адмирала с угрюмой покорностью человека, которому предлагают лезть на небо.

– Вами почитается невозможным доставить орудия на таком расстоянии через горы, ущелья и скалы, – говорил Ушаков Фетих-бею. – Мои люди докажут, что ничего невозможного в этом нет.

Адмирал подозвал Павла Очкина.

– Орудия придется доставлять на плечах. Я знаю, ты справишься, Очкин.

– Доставим, ваше превосходительство, – чуть покосившись на турецкого адмирала, отвечал Павел.

Подлинно невозможного адмирал Ушаков никогда бы не потребовал. Порфировые скалы с их глубокими отвесными ущельями показались Павлу трудной, но вполне преодолимой дорогой.

Матросы, канониры и солдаты гренадерского батальона с орудиями, зарядными ящиками и ломами на плечах проходили мимо адмирала. Трое босых черных греков шли впереди, указывая, где удобнее и легче пройти. Всего греков собралось около двух рот. Они тоже готовились к приступу и подставляли свои гибкие спины под тяжелую артиллерийскую поклажу.

– Как держишь? Плечо сотрешь! – сказал адмирал молодому матросу, несшему ядра. И он поправил сильной коричневой рукой парусинную лямку, врезавшуюся в плечо матроса.

– Сдюжаешь, Иван? – спросил Павел канонира, который прилаживался, как удобнее нести орудие.

– Да уж коли надо, так чего же говорить, – отвечал канонир. – Сдюжаем.

Он любил свою силу и сам первый приходил в восторг, когда его железные пальцы сгибали серебряный рубль. Ему скоро надоело взбираться на кручи и спускаться вниз, как это делали все. Он начал совершать рискованные прыжки. Капрал сам был не рад его азарту. Но то, что огромная фигура канонира все время маячила впереди, ободряло матросов.

Дорога действительно стала очень трудна. Ноги то и дело скользили по камню. Упершись подошвой в выемку, надо было очень осторожно и тихо переносить с одного места на другое свое тело и тяжелый груз. Соразмеряя шаги, выбирая камни, на которые можно было бы опереться, Павел наблюдал, как ползком, осторожно съезжая вниз, двигались впереди и за ним его канониры. Потом едва заметная тропинка опять уводила вверх, и тогда он видел выше себя то подошвы, то руки, то мешок, готовый скатиться ему на голову. А под ним все дальше проваливалась синяя кайма залива и корабли, у которых словно обрубили мачты.

Стены крепости вырастали среди голых камней четкими, ясными линиями. Мотались на ветру пучки трав, росших на вершине стен, словно волосы на чьем-то упрямом лбу. Павел не сразу догадался, что это не трава, а тощие кусты. До крепости было еще не так близко. Предстоял спуск в ущелье, где с камней, точно слезы из глаз, капала вода. Потом начался опять подъем и снова спуск. Но и тут, как во всем, Павел хотел быть первым. Он всегда хотел быть первым на том долгом пути жизни, который выбрал много лет назад.